– Теперь пора. Via![22]– бросил Глостер, на ходу натягивая перчатки.

Во дворе, в сыром предрассветном тумане, позевывая и кутаясь в плащи, толпилась немногочисленная свита герцога. Ричард стремительным рывком вскочил на белоснежного красавца скакуна в золоченой наборной сбруе и с места пустил его в карьер.

Небольшая кавалькада прогрохотала по улицам Йорка и покинула его пределы. Был тот час, когда колокола окрестных монастырей созывают верующих к ранней мессе. Аббатство Киркхейм, в стенах которого пребывала младшая дочь графа Уорвика, располагалось в пятнадцати милях от города, и герцог, щадя коня, перешел на мерную рысь. Дорогой он размышлял. В последний раз он видел Анну Невиль семь лет назад. Это была худенькая нескладная дурнушка с веснушчатой кожей, узкими невыразительными глазами и крупным ртом. Она все время улыбалась, и было заметно, что в верхнем ряду у нее недостает зуба. Манеры девчонки были ужасны. Сидя за столом, она чавкала, несла жуткую чушь, причем, выросшая среди солдат отца, не стеснялась пускать в ход любое крепкое словцо, какое приходило на ум. Насколько Ричард помнил, она не ходила, а носилась вприпрыжку, по-мальчишески насвистывая, и если начинала болтать, никто не мог вставить ни слова. Когда одна знатная дама попыталась угомонить ее, Анна по-площадному обложила ее, посулив вдобавок, что, как только станет королевой, первым делом велит четвертовать ее. Придворных шокировало поведение девочки, но все молчали, так как за ней стояла тень ее грозного отца. Уорвик же словно не замечал взбалмошных выходок Анны. Он с обожанием поглядывал на нее, и удивительно, сколько нежности выражало тогда его обычно скептическое и недоброе лицо. Любопытно, смирила ли святая обитель хоть отчасти эту дикарку? Впрочем, Глостер был уверен, что в любых обстоятельствах сумеет справиться с дюжиной таких, как взбалмошная дочь Уорвика.

Оторвавшись от своих мыслей, Ричард вдруг обнаружил, что впервые за все эти дни тучи разошлись и день занимается по-весеннему свежий и ясный. Доброе предзнаменование, – решил он и дал коню шпоры.

Кавалькада вынеслась на холм, и герцог и его свита увидели расположенное в долине аббатство Киркхейм. Обитель располагалась среди округлых йоркширских холмов, поросших лесами прекрасных медных буков. Основанный в XII веке монастырь августинцев значительно расширил свои владения за последние столетия. Старый арочный мост, помнивший еще тамплиеров, вел к древним стенам. Послеполуденное солнце мягко озаряло многочисленные шпили и колоколенки, обширные внутренние дворы, окруженные крытыми галереями, высокие выбеленные стены с бойницами. Воздух в долине гудел и колебался от колокольного звона. У ворот аббатства толпились нищие и калеки.

Спустились с холма, и наконец копыта коней загрохотали по деревянному настилу моста. Монастырский двор был вымощен плоскими плитами и чисто выметен. Облаченные в черные рясы монахи склонились в поклоне перед герцогом, а по широкой деревянной лестнице уже спускался сам настоятель – отец Ингильрам.

– Ваше высочество! Ваше высочество! Benadico, benadico![23]

Герцог легко соскочил с седла. Великолепный наездник, на земле из-за хромоты он казался неуклюжим. Приземистый и тучный аббат и горбатый герцог были почти одного роста.

– Пойдемте к вам, святой отец! – воскликнул Глостер, по-приятельски подхватывая аббата под руку. – И распорядитесь подать обед. Не люблю поститься, а ваша кухня, если мне не изменяет память, пользуется доброй славой.

Пока аббат отдавал распоряжения, Глостер ожидал его в жарко натопленной комнате. Опустившись в широкое, обитое штофом кресло, он огляделся и присвистнул. Эта комната скорее напоминала покои хорошенькой женщины, нежели духовного лица. Повсюду ковры, бахрома, легкая резная мебель, вдоль стен – лари, на которых разбросаны шелковые подушки, а на низенькой кушетке перед камином, по восточной моде, – великолепная шкура барса. Аромат жасминовой эссенции был так силен, что голова шла кругом.

Глостер усмехнулся. Нет, его преподобие не в состоянии отказаться от своих мирских привычек. Несколько лет назад это стоило ему епископского посоха. Речь тогда шла о том, кому возглавить Йоркскую епархию. Ингильрам, принадлежавший к одному из знатных семейств северной Англии, был среди основных претендентов, однако многие священнослужители высказывались против него, обличая аббата в сластолюбии, чревоугодии и иных грехах, которые не совместимы со столь высоким саном. Аббат поклялся всеми святыми, что одолеет дьявольские искушения, однако это не помогло. В дело вмешался Уорвик, и епископом Йоркским был избран его родной брат Джордж Невиль, имевший духовное звание. Глостер знал: отец Ингильрам люто ненавидит нынешнего епископа и, поскольку между Уорвиком и королем Эдуардом воспылала вражда, лелеет надежду на его смещение. Между тем Эдуард ничего не имел против Джорджа Невиля, который доказал ему свою верность, обвенчав с Элизабет Грэй. К тому же Джордж Невиль состоял в переписке с его святейшеством папой Павлом II, и это послужило доводом в пользу того, чтобы брат злейшего врага короля остался в епископской должности. Достопочтенному Ингильраму ничего не оставалось, как вновь окунуться в бездну порока, но, и греша, он не терял надежды на то, что когда-нибудь обстоятельства изменятся.

Аббат Ингильрам был человеком крайне изнеженным. Его объемистый живот скрывала шелковая сутана, отороченная драгоценным мехом и вышитая мелкими жемчужинами, а толстые, волосатые, беспрерывно шевелящиеся пальцы были унизаны перстнями, стоимость которых составляла половину графства. Монашеский капюшон, закрепленный под жирным подбородком застежками из чистого золота, был откинут и открывал круглую, как костяной шар, голову с венчиком черных, зачесанных на лоб волос и свежевыбритой тонзурой. Мягкое, чересчур мягкое на первый взгляд лицо казалось простоватым и исполненным добродушия, но, приглядевшись повнимательнее, можно было заметить, что заплывшие жиром по-медвежьи зеленоватые глазки аббата проницательны и лукавы. Сейчас они напряженно пытались прочесть на лице могущественного брата короля, с чем он пожаловал в аббатство, ибо сей молодой горбатый герцог никогда ничего не предпринимал без дальней цели.

Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался большой румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.

Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции. Ингильрам сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Он знал, что за напускной оживленностью герцога кроется нечто, заставившее его покинуть Йорк и явиться в аббатство. Однако отец Ингильрам был слаб: еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах.