А потом я познакомился с хорошей девушкой, которую по-настоящему полюбил. Мы поженились, и она переехала ко мне. И тогда я вытащил из шкафа подушки, что подарили Липатовы. С новой женой я сначала жил хорошо и дружно, только мы вдруг стали оба болеть. Иногда ссорились без причины до криков, оскорбляли друг друга последними словами, я чуть ли не руку на нее поднимал, а после мы сидели и не понимали, как два близких человека могут так ругаться. У меня голова все чаще болела, тошнило. Учиться было сложно, память ухудшилась. У жены мастопатию нашли в груди. Мы очень хотели ребеночка завести, но у нас не получалось, потому что у жены за год было два выкидыша. И так мы жили и горевали, но продолжали через силу любить друг друга.

И вот однажды пришел я домой с занятий, мы поужинали, легли спать. Я ворочался долго, взбивал подушку, снова лег и обо что-то укололся. Ощупал под наволочкой — там словно палка торчит. Я взял ножницы и распорол подушку. А там не палка, а высушенная кость! Мы высыпали содержимое подушки на газету. И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буковками написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землей. Мы распороли вторую подушку — еще похлеще: зерна кукурузные, мелкие кости, клюв петушиный, змеиная шкурка, голубиное крыло, кошачья лапка высушенная, веревки с узлами, земля, клубки волос и шерсти.

Жена испуганно спрашивает: «Откуда у тебя эти подушки?»

Я все понял и говорю: «От прежней жены-ведьмы остались». И сразу вспомнил, как теща мне подушки всучивала. Я снова позвал соседа. Он увидел, перекрестился и говорит: «Вам сделано на ссоры, бесплодие и болезни». Говорит, надо пойти в церковь, посвятить бензину, все содержимое подушек тщательно собрать и сжечь с молитвой. Тогда тот, кто нам такое устроил, сам обожжется.

Мы так и сделали: посвятили бензину, вышли на пустырь, колдовство из подушек облили и вместе с наволочками и наперниками сожгли. Пока горело, читали «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся». И после этого мы стали гораздо лучше жить, жена опять забеременела. А от своих родителей я узнал, что в Пресненском у Липатовых пожар был, и старые Липатовы сгорели.

Тогда я, Сергей Богачев, поднялся с этой Доброгаевой Ларисы, восьмидесятого года рождения, потому что у меня с ней и во второй раз не встал. Я смотрел в ее совсем не боящееся лицо, она ничуть не плакала, и взгляд у нее был особенный, упаси Боже, без насмешки, а то бы я ей сразу полкирпичом лицо размозжил, такой тихий и деловитый взгляд насквозь, будто мимоходом эта Доброгаева сделала очень важное, страшное дело, которое для нее привычная работа. Может, такой взгляд у людей, что расстреливают заключенных, а потом куда-то в сторону пялятся на продолжающуюся жизнь. Я сказал Доброгаевой: «Посиди тихо», — а сам пошел к пацанам. И когда я на них откровенно посмотрел, они сами поняли, что хватит нам всем притворяться, они обступили меня: Витька Сарма, Андрюха Шумаков и Мокрыш, и я им сказал:

— Давайте же немедленно расскажем, как все было, друг перед другом, потому что происходит подлое. По очереди вместе вспомним, как это случилось, чтобы разобраться и принять серьезное решение.

Я оглянулся на Доброгаеву. Она уже не лежала, а сидела на моей куртке, одна нога вынута из штанины, пиджак еще свой от холода накинула и смотрела на воду.

И стал рассказывать Мокрыш, а потом Витька Сарма, а после него Андрюха Шумаков, а затем я, Сергей Богачев, потому что первым все про ситуацию понял.

Мокрыш нам сказал:

— Вот вы еще без меня приехали на улицу Краснозаводскую и встретили там возле входа на «Стройкерамику» не знакомую вам раньше Ларису Доброгаеву, о которой мы узнали, кто она, когда Серега Богачев уже на территории завода полез ей в сумку и прочел в ее паспорте. Эта Доброгаева возвращалась с работы. Витька Сарма остановил Доброгаеву и предложил ей пойти с вами прогуляться на брошенный завод. А в это время, когда он с ней разговаривал, тут я к вам и подошел и все начал видеть. Богачев мне сказал, что Сарма снимает телку. И она мне издалека понравилась, и я сказал, что надо обязательно вести ее на завод. И мы перешли к Витьке Сарме, и он сказал нам, что познакомился, что девушку зовут Лариса. Она хотела уйти, но мы не пускали, после чего Богачев и Витька Сарма подняли Доброгаеву на руки и понесли на территорию завода, а я и Шумаков за вами следом, и мы шутили и немного пугали эту Доброгаеву, чтобы потом на месте не тратить много времени на уговоры. То есть мы словами нагнетали обстановку страха, а Витька Сарма даже несильно ударил ее по лицу, когда она стала вырываться. Мы долго водили ее по территории завода и искали место, где поудобнее. Богачев и Сарма повели Доброгаеву к карьеру, который был наполнен водой. Потом Богачев отвел Доброгаеву в сторону. А скажи нам, Серега, о чем ты говорил? Я сказал:

— Я попросил Доброгаеву взять в рот, но она отказалась. Я решил, не надо ее пока бить, чтобы она не стала нас бояться. Вот для этого я с ней говорил.

Мокрыш рассказывал дальше:

— Ты, Богачев, вернулся к нам, и к ней пошел Витька Сарма. Что ты ей говорил, Витька Сарма?

Сарма сказал:

— Я предложил ей самой раздеться, чтобы мы не рвали на ней одежду. Она отказалась.

Мокрыш продолжал:

— Тогда мы насильно расстегнули пиджак, блузку и лифчик, но полностью не снимали, потому что было холодно, и мы не хотели, чтобы она замерзла. Я пошел к ней первый, так как никто вперед меня не захотел идти. Но когда я подошел к ней, у меня упал и больше не стоял. Я полежал на ней, потом поднялся и вернулся к вам. Витька Сарма спросил меня: «Как?» — и я сказал: «Нормально».

— Ты соврал нам? — спросили мы.

— Да, — сказал Мокрыш, — я вам соврал, чтобы не портить настроения. Я только сам в себе расстроился, но решил, пойду по второму разу и наверстаю. Потом к Доброгаевой пошел Шумаков и вернулся, а потом пошел Сарма и вернулся, потом пошел Богачев и вернулся. И вы все сказали, надо сбегать за выпивкой и сигаретами. И мы с Богачевым остались сторожить Доброгаеву. Пока не было Сармы и Шумакова, я пошел второй раз к Доброгаевой и лег на нее, и у меня снова не встал, и я вернулся. А Богачев не пошел. А в это время Сарма и Шумаков принесли бутылку водки, и мы выпили, и к Доброгаевой пошел Сарма и вернулся, а потом Шумаков, а потом пошел Богачев, и вернулся, и начал весь этот разговор. И это все правда, и я ничего не утаил от вас, хоть мне и совестно и страшно, что у меня не получилось с Доброгаевой.

— Спасибо, Мокрыш, — сказали мы, — а теперь пусть расскажет Витька Сарма.

И Витька Сарма сказал:

— Все как есть и было, а было примерно часов семь вечера. Мы чуть выпили: я, Богачев и Шумаков, поехали на Краснозаводскую, что возле брошенного завода, и думали, куда пойти, наверное, к общежитиям. И стали возле ворот, где раньше автобусная остановка была. В это время я увидел девушку симпатичную, которая проходила мимо нас. Я позвал ее, она подошла, я сказал: «Давай поговорим», — она спросила: «Зачем?», — я говорю: «От нечего делать поговорим». Она назвалась Лариса, но близко не знакомилась. Все это продолжалось минут пятнадцать, в это время Богачев и Шумаков были на другой стороне улицы. И я увидел, к вам подошел Мокрыш, и подумал, лучше бы я вообще один был, потому что она мне понравилась, я хотел увести эту девушку, чтобы остаться вдвоем и уговорить, и самому склонить добровольно. И пока я так думал, вы трое подбежали. Лариса отказывалась, что ей нужно домой, тогда Богачев схватил ее на руки и понес на бывшую «Стройкерамику», а я начал помогать Богачеву нести ее, а Шумаков и Мокрыш шли за нами сзади. В это время мы обсуждали, куда ее нести. Я предложил где-нибудь в заросли, тут Доброгаева подняла крик, и я ее чуть ударил, а Богачев пригрозил и отобрал сумку, нашел в ней паспорт и прочел, и мы узнали, что она Лариса Доброгаева, и сказали ей: «Не кричи, мы свое получим и тебя отпустим», — а она плакала и вырывалась, но уже не кричала. Мы опустили ее и повели под руки, Богачев и я свернули к зарослям, но там было плохое место с битыми стеклами, и мы спустились к берегу карьера. И Богачев сказал: «Подождите», — и остался с Доброгаевой, а потом я пошел с ней поговорить, чтобы она сама разделась, а вы в это время сидели на ящиках. Я общался с ней минут десять, и Андрюха Шумаков сказал, что ему надоело ждать. И тогда мы все вместе раздели Доброгаеву. И на нее лег Мокрыш. Поскольку мы не уходили, Мокрыш сказал нам, что он не может, если на него смотрят, и мы все отвернулись. И он к нам возвратился через несколько минут, и к Доброгаевой пошел Андрюха Шумаков и через несколько минут вернулся. А потом пошел я, и когда я на нее лег, я странно себя почувствовал, и что я ни делал — и терся, и пальцы совал — но никак не вставал у меня, и мне было стыдно. Я подумал, что если выпить, то поможет, и когда вернулся от Доброгаевой Серега Богачев, я предложил нам по быстрому за водкой. И мы пошли с Шумаковым за водкой, я всю дорогу думал ему рассказать, но постеснялся. И мы возвратились с водкой и выпили, и мне вроде захотелось Доброгаеву, я к ней пошел, и уже когда приблизился, понял, что точно не встанет, но я все равно раздвинул ей ноги и лег между, но все без толку. Полежал, на вас оглянулся — вы не смотрите, и то хорошо. Я поднялся с Доброгаевой и к вам на ящики сел курить. А к Доброгаевой пошел Шумаков, а за ним Богачев, и только он вернулся, мы начали наш разговор. Всю правду вам, как есть она вся.