другими безработными женщинами целый месяц закладывали клумбу возле администрации, самую большую в области, как говорили в местной газете, одних саженцев из Голландии купили на миллион.

Она не отчаивается, старается, но неделю назад к ней пришла Власть, сразу три ее ветви.

Пришел судебный пристав, женщина из детской комнаты и дамочка из социальной защиты.

Они пришли забирать у нее все: сына Колю, телевизор и компьютер.

Колю забирают у нее за то, что у ребенка нет нормальных условий для жизни и учебы.

Нет письменного стола, нет нормального спального места: он спит на старом диване, а мама на раскладушке, больше места в этой комнатке нет.

Стол один — не стол, а столик, он же столовая, рабочее место мамы и учебный стол, где Коля делает уроки.

Два года назад она взяла кредит, хотела выбросить печь, поменять окна и перестелить пол.

Не получилось: обвалилась крыша в бараке; обещают переселить из аварийного жилья, но денег, говорят, нет, все отдали жертвам стихии и погорельцам.

Заготовленный для ремонта материал украли злодеи, кредит надо отдавать, а отдавать не с чего: работы нет, пособия по безработице хватает лишь на хлеб, если бы не огород и варежки, оставшиеся после лечения зубы (зубы какие вылечила, какие вырвала — на протезирование уже денег не было) пришлось бы положить на полку.

Дамочка из соцзащиты брезгливо порылась в их с Колей ветхом бельишке и сказала, как отрезала: ребенка забираем, условий для воспитания у вас нет.

Пристав стал упаковывать телевизор и компьютер в счет погашения кредита банку.

И тогда она стала кричать, и пришли соседи, Власть ушла на время, но сказала, что вернется и исполнит закон.

Женщина писала в органы, органы молчат — видимо, они заболели и лечатся в каком-нибудь санатории или отдыхают в соответствии с программой «Здоровье».

Она написала мне, что у нее есть три выхода, если заберут ребенка.

Дом поджечь, почку продать или повеситься.

Я рассказал о ее письме своему знакомому, он помог ей, и у нее все теперь нормально.

А вот что делать остальным, в стране не одна сотня тысяч таких горемык.

По совести и по справедливости пусть живут некрасивые и старые

Так написала мне девушка Лена, студентка первого курса из военного городка в лесной глуши.

Она утверждает, что если ей не досталось богатых родителей, роскошной виллы на Лазурном Берегу и она родилась не в столице, то она ждать манны небесной не собирается.

Она готова загрызть любого, кто станет на ее пути к успеху, вонзиться зубами в загривок любой одряхлевшей особи, которая чуть ослабила хватку, охраняя свое добро, но взять свое — и немножко чужого.

Она умна, мышцы ее крепки, воля неукротима; она сама поступила на бюджетное место в приличный московский вуз и уже работает няней у школьницы за комнату, еду и небольшое денежное содержание; у нее нет дурных привычек и есть ясная цель — выбиться из нищеты любой ценой.

Пусть слабые ханжески рассусоливают о равенстве, они не желают борьбы и требуют свое маленькое, но стабильно; а равенства никакого нет, его придумали хитрые и смелые, успевшие хапнуть чужое раньше, они же придумали религию, чтобы держать в узде слабых и простодушных, чтобы те терпели и не посягали на их добро, а за терпение им достанется место в небесном раю…

Лена хочет земного рая и не боится ада, она и так жила в аду, в брошенном военном городке, где пенсии отца-отставника хватало только на «доширак» и оплату несуществующих коммунальных услуг.

Она сформулировала все это четко и ясно, я пересказал коротко, ее же письмо большое и обстоятельное.

Она так решила строить свою жизнь, сама выработала себе закон, сама вынесла этот закон на голосование — и проголосовала сама, единогласно и сразу в трех чтениях.

Замечу, что делать свою жизнь она собирается в рамках Уголовного кодекса и нарушать закон не собирается; торговать своим телом и продавать свою молодость богатым старикам в обмен на наследство она не будет.

То, что ей говорила мама — про «честь смолоду», что с лица воды не пить и не в деньгах счастье, — она не слушала, маму свою она не уважает, папу-отставника жалеет, когда выбьется в люди, будет их кормить.

Я не знаю, что ответить этой девушке, я старше ее в три раза и вроде прожил свою жизнь, не жалуясь, по другим правилам; она написала мне свое послание для того, чтобы я ее морально поддержал или уничтожил, так она попросила в конце письма.

Как быть?

Клетка в клетке

У меня на подоконнике живет паук-птицеед, он размером с ладонь, весь такой бархатный и грациозный, у него много ног и дополнительная пара глаз на затылке, но все это ему ни к чему: он живет в клетке.

Его купили восемь лет назад в подарок ребенку, он тогда любил пауков, а потом полюбил трансформеров.

Паука оставили, благо забот с ним мало: два таракана в месяц и вода раз в два месяца.

Я не люблю живность, но за ним слежу и заметил, что он уже шесть лет подолгу висит на потолке клетки и не двигается, как будто оцепенел от тоски.

Мне его не понять, между нами миллионы лет эволюции, но не надо быть зоопсихологом, чтобы понять, что от хорошей жизни вниз головой на потолке висеть не будешь.

А недавно он совершил побег.

Прогрыз вентиляционную сетку и бежал.

Было дачное время, и мы с пауком жили одни, я его жалел, сочувствовал ему, а он сбежал и представлял теперь для меня смертельную угрозу.

На клетке был телефон заводчика птицеедов, и я позвонил ему. Он приехал с маленькой тонкой тростью, расставил плошки с водой и сказал, что нужно ждать — паук захочет пить и выйдет, а вы не бойтесь, сказал он мне, укус его не смертелен, три дня температура сорок — и все.

Я не уточнил, что именно «все», и пошел спать, закрыв спальню на швабру.

На следующий день паук не вышел, я уже привык жить со смертельной угрозой, смирился и прочитал на ночь Камю, где описан укус скорпиона, хорошая литература притупила внутреннюю дрожь от близости смертельной схватки.

А наутро он вышел из-под шкафа в прихожей, где, видимо, копил силы для броска в Шереметьево, но я его баночкой накрыл, пресек, так сказать, побег нарушителя госграницы…

Потом привезли новую клетку, еще просторнее, с кондиционером, с ландшафтом, как у него на