Кафе Анечке понравилось – там и в самом деле было мороженое разных вкусов и сортов – даже ананасное, даже ромовое! Она наслаждалась мороженым, уютной обстановкой, сознанием того, что вот она пришла сюда со спутником, с мужчиной… Но ее триумф был недолог. Захар начал проявлять признаки нетерпения, все посматривал на часы, и это было неприятно. Наконец она решилась спросить его:

– Ты куда-то торопишься?

– Как тебе сказать, – ухмыльнулся он, демонстрируя превосходные зубы. – Вообще-то мы. Мы с тобой торопимся. Но это сюрприз.

Заинтригованная Анечка быстро проглотила полурастаявший шарик с пронзительно малиновым вкусом. Быть может, они пойдут в кино? Или в театр? Тогда, действительно, рассиживаться не стоит.

На улице Захар крепко взял ее под локоть и повлек ее к автобусной остановке. Через двадцать минут они вышли на узкой улочке, скатывающейся в овраг. Где-то нехотя брехала собака, проорал петух – как в деревне. Да тут и была самая настоящая деревня – вокруг, куда ни оглянись, маленькие деревянные домики. Анечка никогда не была в этой части города.

– Зачем мы сюда приехали?

– Тут я хату снял, – подмигнул ей Захар. – Посидим, отдохнем в тишине и покое. Ты куда?

Анна повернулась на каблуках и зашагала обратно, к остановке.

– Аня, да что на тебя нашло? Я тебя чем-то обидел?

– Нет. Ничего, – ответила она, не оборачиваясь. – Иди, отдыхай сам. В тишине и покое. А меня не провожай. И не звони больше!

Наверное, она говорила очень убедительно, потому что шаги за спиной стихли, Захар не пошел ее провожать, вот радость-то! Она еле дождалась автобуса, но, загрузившись в благоухающее бензином нутро, вдруг рассмеялась. Ей стало легко. Она вспомнила вкус мороженого, вспомнила умоляющую, растерянную физиономию Захара и снова рассмеялась, да так, что сидевшая рядом с ней старушка испуганно шевельнулась и покрепче прижала к себе авоську.

Добравшись домой, она первым делом позвонила Жанке.

– Отшила? Вот и правильно, – довольно равнодушно заметила подруга. – Представляешь, Генка рассказывал, что Захарчик твой с женой развелся, но живет с ней по-прежнему в одной квартире! И алименты он платит, на фиг нам такой сдался! Мы еще получше найдем!

И они стали искать.

Аня поступила и стала в глазах окружающих взрослым, самостоятельным человеком. Так ей и мать сказала:

– Ты теперь взрослый человек, и я хочу поговорить с тобой, как со взрослой.

Вслед за этим Ане пришлось узнать неприятные новости. Оказывается, пока она вкалывала «на картошке», отец ушел от них. Бросил мать и ее, Анечку, тоже бросил.

– Что же мы теперь будем делать? – спросила Анна у матери.

И та ответила, высоко подняв свои красивые брови:

– Что делать? Будем жить.

И дочь не заметила горькой вопросительной интонации в этих словах, не почувствовала, что мать ждет от нее, быть может, бессознательно, поддержки… Что ж, будем жить! И, по возможности, весело!

Сколько глупостей натворила Анечка в тот год, в компании с той же неутомимой Жанкой! Едва выдавался свободный часок, подружки отправлялись на прогулку – на охоту. Они знакомились с мужчинами в кафе, в сквериках, в магазинах, Жанна расставляла силки в почтовом отделении, куда она устроилась после окончания школы, а Аня подцепляла застенчивых очкариков в читальном зале научной библиотеки. Встречаясь, девицы взахлеб делились своими победами. Между ними завелись свои словечки, свои игры. Силен был дух соревновательности. Особенным шиком считалось «раскрутить» ухажера – то есть сходить с ним в дорогое кафе, вытянуть какой-то подарок, а потом «продинамить» – дать неправильный телефон и распрощаться навеки. Но эти свистульки отнюдь не были против более близкого знакомства! Жанна хвасталась, что записывает имена и некоторые основные характеристики своих любовников в специальном дневничке. Анечка в кои-то веки переплюнула подружку. Каждого мужчину отмечала она алой розой, пряча ее в тяжеленный том «Войны и мира». Она называла это «мой гербарий»… В глубине души она все так же считала любовь пресным блюдом, но это значило лишь то, что к нему нужно прибавить остроты. А лучшей приправой Анна считала деньги, украшения, дорогие вещи.

Ей нравились меха. Она забегала в магазин и надолго замирала перед витриной с шубами. Запах меха чаровал ее, непередаваемо воздушная тяжесть норки на плечах вводила в транс. И всякий раз откуда-то из глубин магазина вылезало презабавное существо – большой, тяжелый парень, с глубоко посаженными, как у медведя, глазами. И смотрел он на нее, как медведь на улей, но все не решался подойти.

И вот однажды решился. Но он казался Анечке слишком тяжеловесным для романа, слишком старомодным, угрюмым, неинтересным.

Матери Вадим понравился, хотя только дочь могла бы это заметить. Римма общалась с приятелем Анны в своей обычной манере, изысканно-вежливо, отстраненно-прохладно.

– Это серьезный человек, – так охарактеризовала его мать, а высшей оценки у нее не было.

И Анечка уже с тоской думала, как бы отшить этого неторопливого и, кстати, не очень-то щедрого человека, который вместо комплиментов и анекдотов ронял только тяжелые, словно чугунные гири, слова:

– Я сам из захудалой деревни, но добился в жизни своего…

– Моя семья ни в чем не будет нуждаться…

– Я не пью. Только по праздникам, под хорошую закуску, и в меру.

Вадим напоминал ей персонажей пьес Островского, всех этих купцов, купеческих сыновей, выбившихся в люди приказчиков. И решено было дать Вадиму отставку, но все решилось как-то само собой – на лето ее звал к себе отец. Он со своей новой-старой женой жил в большом, старом доме на берегу реки.

– Пляж у нас рядом, чудесный, приезжай, Анюта, соскучился я, – гудел в трубке его раскатистый басок.

Анечка косилась на мать – как та, не будет ли против? Но она улыбнулась и отпустила. Быть может, надеялась на что-то для себя – муж увидит дочь, вспомнит Римму, поймет, что соскучился, что жить без нее не может…

У отца Ане не понравилось. Дом действительно был большой и старый, с резными зелеными ставнями, с петухом-флюгером и качелями во дворе. И береза росла у самых ворот, все шевелила ветвями, шелестела листьями, будто странница, собирающаяся уже который год в дорогу. Хороший дом, что и говорить. Но по дому ходила целыми днями чужая женщина, некрасивая, чудаковатая – смахивала пыль, перестилала кружевные салфеточки, перетряхивала покрывала. Она все мурлыкала что-то под нос, и говорить с ней было совершенно не о чем. Когда возвращался отец, жена льнула к нему, как кошка. Ночами Анна слышала из их комнаты голоса – они иной раз забалтывались до утра – и недоумевала – значит, она умеет разговаривать и даже смеяться так, словно звонит серебряный колокольчик?

Ее выручал пляж – она уходила туда с утра и возвращалась на закате. И золотые крупинки лета притягивались, словно к магниту, к ее телу. Но нельзя же валяться на солнце весь день напролет, и Аня искала себе развлечений. Знакомиться с парнями не хотелось – вдали от закадычной подружки и соратницы Жанки эта охота теряла смысл. Город захлебывался ароматом роз – Анечка не сорвала ни одной.