густом кустарнике, неширокой полоской, метров в 5 шириной и метров в 30 длиной. От напряжения у меня на глазах выступили слезы. Даю глазам отдохнуть и снова всматриваюсь. Наконец замечаю в кустарнике движение. Потом уже ясно различаю франкистов в черных беретах. Передаю бинокль комиссару. Он тоже долго смотрит и наконец коротко бросает мне: «Фашисте!»

Теперь важно установить, сколько их, блокировавших группу в этом кустарнике. После шести часов непрерывного наблюдения устанавливаем, что фашистов не меньше 30 и у них 2 станковых пулемета. А наших, блокированных в пещере, если все живы, — пятеро. Это я знаю от Ксанти. Знаю и пароль. «Мадрид». Но в запасе у меня есть и другой: «Кирилл — это я — Василий!»

В сумерки вся наша группа вышла к котловине. Решили атаковать франкистов с тыла, забросать гранатами.

Так и сделали. Ошеломленные франкисты даже не отстреливались. Они просто-напросто разбежались. И тогда я кинулся к пещере, крича во всю мочь: «Кирилл — это я — Василий!»

Ко мне из темноты поднялся человек, который был роднее брата — Кирилл Орловский. Только на это его и хватило. Он буквально упал мне на руки:

— Ранен я, Вася. Много крови потерял. Вот уже неделю, как маковой росинки во рту не было.

Подбежали товарищи из моей группы.

— Нас двое ранено, — продолжал Орловский, — идти я не могу, да и тот тоже.

— Берите раненого, — приказал я. — И за мной.

Кириллу коротко бросил:

— А ну-ка, давай мне на закорки. Алексей, возьми карабин.

Так на спине и пронес я Кирилла Прокофьевича километров десять. Ведь надо было как можно скорее уходить. Только минут через двадцать разбежавшиеся франкисты, очевидно, собрались и открыли беспорядочную стрельбу, которая нам повредить уже не могла.

На первом же привале соорудили носилки из винтовок и шинелей. Уложили на них Орловского и раненого бойца из его группы. Я шагал рядом с носилками, а Кирилл Прокофьевич уже шутил:

— Не унести бы тебе меня, Вася, ежели б не помогли тебе франкисты.

— Это как понимать?

— А очень просто. С голодухи-то я легонький, как перышко, стал.

Данные разведгруппы Орловского были, очевидно, очень важными. Это я понял по тому, что встречали нас в пункте выхода из тыла Ксанти и полковник-испанец из штаба фронта. Пожимая мне руку, Ксанти сказал значительно:

— Спасибо, Василий! Ты сам не представляешь, какое вы дело сделали!

Через два дня наша группа вернулась в район Кастуэро. Еще несколько раз ходили мы в этом районе на диверсии в фашистский тыл. Взорвали четыре каминьона, три моста и повредили километров пять линий связи. И что радовало — почти все эти операции проходили без меня. Испанцев вели по тылам сами испанцы, ставшие инструкторами подрывного дела.

Из Кастуэро в Алию прибыла большая партия советского оружия: станковые пулеметы «Максим», ручные «Дегтярева», винтовки. И мне пришлось заняться обучением обращению с этим оружием. Мне помогал Алексей. Мы были очень довольны, что фронт в районе Алии «заговорил». Фашисты, напуганные диверсиями, подтянули сюда значительные силы. Но и республиканцы уже были не те. Никто не мог теперь упрекнуть их в том, что они едят фашистский хлеб. Деревню, в которой размещалась пекарня, они у фашистов отбили.

Несколько раз приезжал Ксанти. В первый свой приезд он крепко отчитал меня, и вот за что. На другой день после разгрома комендатуры и успешных диверсий на шоссе все население Алии и солдаты-республиканцы собрались на митинг, посвященный этим событиям. Митинг, как и все митинги в Испании, был бурный и торжественный. Темпераментные ораторы сменяли друг друга. Я стоял у трибуны, не помышляя ни о каком выступлении. И вдруг с трибуны сбегает мой переводчик Мигель и тащит меня за собой на трибуну. Я упираюсь, а он кричит на всю площадь: «Я тебя уже объявил!» Пришлось выступить. Благо, что к тому времени я уже капитально «проштудировал» свой рукописный русско-испанский словарь…

Испанцам я сказал: «Надо бить фашистов. Не давать им ни минуты покоя!» Ну и еще говорил о дисциплине, о бдительности, об осторожности в обращении с оружием. Казалось бы, выступление без всякого вмешательства во внутренние дела. Но социалисты пожаловались Ксанти, доказывая, что вмешательство было.

Вот Ксанти меня и отчитал, строго-настрого приказав больше не выступать. А честно говоря, многое хотелось сказать испанцам попросту, без всякой оглядки на дипломатию. Но говорить — дело дипломатов. Дело солдат — воевать и учить этому делу других, тех, кто не умеет. А учить приходилось много. Но не всегда твердо усваивались уроки. Это подчас приводило к трагическим последствиям. Однажды в помещении, где стоял ящик тола, испанец небрежно бросил рядом с ящиком капсюль. Погиб сам и еще два его товарища: тол сдетонировал от взрыва капсюля. Страшная плата за небрежность. И ведь допустил ее человек, уже не раз ставивший боевые мины.

Три месяца пробыл я в районе Алии. Грустно было расставаться с моими новыми друзьями, с которыми был не в одном бою, но пришлось.

Из Алии путь лежал в Валенсию. В ноябре 1936 года туда переехало из Мадрида республиканское правительство. В Валенсию меня вызывал один из главных наших военных советников — комкор Штерн («генерал Григорович»). К сожалению, по возвращении из Испании он, как Михаил Кольцов и многие другие, стал очередной жертвой сталинских репрессий…

Со мной также уезжали комиссар Хуан и Антоний, французский коммунист, поляк по национальности, владевший испанским языком. Он оказался хорошим переводчиком.

Штерн принял меня в день приезда:

— Положение тревожное, — говорил он мне, — анархисты подняли в Барселоне бунт. Убито много коммунистов. Бунт, правда, подавлен. Но настроения в анархистских частях опасные. Особенно много анархистов на Арагонском фронте, куда вам и надлежит выехать немедленно. В ваше распоряжение предоставляется машина и крупная сумма денег. Возможно, вам самому придется платить жалованье группе, которую надо сформировать на месте, в районе Теруэля. Можете взять с собой вашего комиссара и переводчика. Задача та же, что и в районе Алии. — И тут Штерн улыбнулся: — Только без выступления на митингах.

Я понял, что Ксанти уже успел его полностью проинформировать о моей персоне.

— Есть, без выступлений на митингах, — в тон ему ответил я.

— Да, еще одно: получите три автомата «Томпсона», — сказал Штерн, — и тут же написал записку к нашему товарищу, ведавшему оружием.

И здесь я понял, что дело, на которое мы едем, опаснее, чем я предполагал. Автоматов в республиканской