— Вы проявляете удивительную осведомленность, — усмехнулся Ардашев и добавил: — А впрочем, это ваша работа.

— И все-таки, господа, я никак не могу понять, для чего преступник инсценировал самоубийство? — развел руками Фон-Нотбек.

Офицер отхлебнул конька и пояснил:

— Видите ли, Альфред Людвигович, злодей преследовал как минимум три цели: во-первых, скрыть собственное душегубство, выдавая его за суицид, во-вторых, при наличии завещания свести его на нет, а в-третьих, ускорить процесс получения долга.

— То есть вы хотите сказать, что именно Разуваеву гибель Тер-Погосяна была особенно выгодна? — снова вопросил Фон-Нотбек.

— Не только. Кроме него, найдется еще пара-тройка господ, с которыми он вел совместные дела. Возьмите хоть того же Кампуса. Чем не кандидат в злодеи? — Фаворский помолчал несколько секунд и заметил: — Тер-Погосяна, несомненно, убили из-за денег. Ни ревность, ни месть, я думаю, здесь ни при чем. А впрочем, знаете, его сожительница, госпожа Заоблачная, приехала к нам из Армавира. Я слышал, был у нее там какой-то поклонник. А что, если прежний воздыхатель и прикончил наследника американских миллионов?

Присяжный поверенный с сомнением покачал головой:

— Да как-то не верится. Я думаю, вряд ли он смог бы так детально подготовиться к убийству: прощальные письма, образцы подписи потерпевшего, печатная машинка.

— Пожалуй, вы правы, — согласился офицер. — А вот с крушением поезда у меня сомнений нет. На столь гнусное преступление мог отважиться только нехристь. Очень похоже на Зелимхана. Видимо, в ближайшее время меня снова пошлют на его поиски.

Фон-Нотбек кивнул в сторону бильярдного стола:

— Партия заканчивается. Ну что, господа, может, сыграем?

— Откровенно говоря, нет никакого желания. Это известие с катастрофой отбило всякую охоту. — Ардашев повернулся к Фаворскому: — Если в деле Зелимхана вам потребуется моя помощь — обращайтесь.

— Благодарю вас, Клим Пантелеевич. Но рисковать вами я бы не стал. Здесь понадобятся казаки или конная стража.

— Как знать, как знать, — задумчиво проронил адвокат. — Что ж, господа, мне пора. Лучше дома сидеть, чем кислой миной портить настроение хозяевам и гостям. Позвольте откланяться.

Распрощавшись, Ардашевы взяли коляску. Супруги ехали молча. Неожиданно Вероника Альбертовна положила ладонь на руку мужа и проронила:

— Ты знаешь, Клим, сегодня ночью мне снились цветы. Вазами была заставлена вся наша зала: хрустальные, фарфоровые, стеклянные, керамические… Они были повсюду. Говорят, это к смерти. Я утром подумала: «Экая чепуха, ну с чего это я должна умереть? У меня ведь и жалоб нет на здоровье». А теперь стало ясно: для смерти надо совсем немного, просто купить билет на поезд № 3. И все, тебя нет. Страшно, правда?

— Лучше об этом не думать. Но если зазвонит колокол, надо уйти из жизни достойно.

— Как Вяльцева?

Клим Пантелеевич нежно обнял жену:

— А давай откупорим бутылочку шампанского, зажжем свечи, включим патефон и посидим вдвоем.

Вероника улыбнулась:

— Ну да, скажи, что еще пригласишь меня на танец.

— Неплохая идея. Во всяком случае, я от этого не отказываюсь.

Пролетка остановилась прямо напротив дома. Ардашев помог супруге сойти, щедро расплатился и уже повернулся идти, как возница негромко окликнул его:

— Барин! Супружница ваша — светлая душа и проживет почти до ста лет. Так и передайте ей, вашество. Я это сердцем вижу. Моя бабка была известная в Ставрополе кликуша. Она даже Следь могла узреть. К ней со всей губернии съезжались, да и матушка тоже предсказывала. Видать, и мне это передалось.

— А что, любезный, про меня скажешь?

Извозчик замер на секунду, посмотрел куда-то в сторону, щелкнул вожжами и крикнул:

— Ну, пошла, родимая! Пошла!

Присяжный поверенный долго смотрел на удаляющийся экипаж, потом развернулся и зашагал к дому.

Титулярный советник Поликарп Спиридонович Маевский жил безмятежной и размеренной жизнью старого холостяка. Небольшая квартира хоть и располагалась на втором этаже гостиницы, но числилась в его собственности. Лет двадцать назад, когда еще здравствовал отец, семья снимала это жилище у местного домовладельца Кургучева. Но так уж случилось, что хозяину доходного дома срочно понадобилась весьма значительная сумма, и Маевские, узнав об этом, предложили ему выкупить свое жилье. Недолго думая, тот согласился. К несчастью, глава семьи вскоре умер, и Поликарп остался с матерью. Женой скромный служащий Казенной палаты так и не обзавелся. Виной всему была его застенчивость, и даже робость, перед прекрасным полом. Пять или шесть раз маменька пробовала сосватать сына, но каждый раз такая попытка претерпевала неудачу. Да и будущие невестки, узнав сумму жалованья возможного жениха, теряли к нему всяческий интерес. А вот с матушкой они жили в согласии, душа в душу. Особенно приятны были зимние вечера, когда маленькая, но дружная семья усаживалась в креслах вокруг большой печи. Мать вязала, а Поликарп читал книгу. Такое тихое и мирное существование продолжалось довольно долго, но закончилось неожиданно: весной прошлого года праведная старушка упокоилась во сне. И хоть ее чистая и светлая душа давно вознеслась к Господу, но многое здесь еще напоминало о ней: и киот с уставленными образами, и лампадка из разноцветного стекла, и белоснежные, вышитые узором салфетки, и старый столик с покоробившейся крышкой из палисандрового дерева, за которым она любила чаевничать вечерами, и даже купленный почти перед самой смертью мраморный умывальник с педалью — все создавало иллюзию ее собственного присутствия. Казалось, заскрипят половицы, и пройдет матушка из одной комнаты в другую.

А сегодня Поликарпу Спиридоновичу пригрезился дурной сон: родительница, в том же старомодном чепце, просила у сына прощения, что не смогла уберечь от злого человека. Она плакала и причитала. Из-за жалости к самому себе разрыдался и Маевский.

Услышав собственные всхлипывания, сорокадвухлетний мужчина неожиданно проснулся и зажег лампу. Часы показывали пять с четвертью. За окном стояла непроглядная темень, и с улицы тянуло промозглым осенним холодом. Топленная с вечера печь почти совсем остыла, но возиться с дровами не хотелось. Он промокнул рукавом пижамы холодную испарину на лбу, сунул ноги в успевшие остыть тапки и прошлепал на кухню. Зачерпнув медным ковшиком студеной воды из ведра, Поликарп сделал несколько больших глотков и вернулся в спальню. Спать оставалось еще полтора часа. Он натянул на голову одеяло и, как в детстве, стал согревать себя дыханием.

Утро пришло вместе с настойчивым стрекотанием будильника, напоминающим механический стук заводного дятла — любимой игрушки, подаренной когда-то отцом.

Сборы на службу занимали чуть больше часа. Холостяцкий завтрак особенным разнообразием не отличался: яичница с салом на примусе и стакан спитого чая с баранками.