Багет дал ему вторые ключи.

– Держи. Понадобится машина, возьми ее на стоянке у восточных ворот ВДНХ.

Белая «десятка». Доверенность сам заполни, а документы под ковриком у водительского сиденья. Деньги есть?

– Мне хватит, я человек скромный.

– Все твои счета будут оплачены по окончании дела. Бывай!

Багет хлопнул Мифодия по плечу и вернулся в дом.

Квартира оказалась похожей на старый заплесневелый сарай. В ней не было даже телевизора. Тихий выспался, принял душ и решил прогуляться за газетами. Он все еще думал о деле генерала и пытался следить за публикациями желтой и белой прессы, мусолившими покушение на начальника одного из управлений Петровки.

Вся эта история не поддавалась никакой логике. Но в одном он убедился твердо: сам Дядя остался в дураках не меньше, чем он. А значит, существуют третья сила, выстраивающая свою охоту. Так это или нет, он не мог найти внятного ответа. Тихий привык к ясности в делах, за которые он брался, но в данном случае вся история затянута туманом.

Выйдя из вонючего подъезда, он увидел сидящую на скамеечке женщину лет тридцати. Она рыдала, едва успевая вытирать платком слезы.

– Вот те раз! Ты что же красоту свою проплакиваешь, подружка?

Он присел рядом на край скамейки.

– У вас закурить не найдется? – спросила она сквозь слезы.

– К сожалению, нет. И не пью, и не курю. Могу добрым словом помочь. Я, видишь ли, с детства слезы терпеть не могу и сам никогда не плачу. Руку себе кусаю, когда хреново на душе. Меня так дед мой учил. В наших краях люди редко плачут. Когда грызешься за выживание, то на слезы времени не остается.

– Что мне теперь, глотку ей перегрызть?

– Кому – ей?

– Стерве той, что мужика у меня увела. А у нас ребенок пяти лет. Кобель поганый.

– Ты живешь в этом доме?

– Да нет. К тетке Аксинье ходила ворожить.

– Это дело серьезное. Только я не верю в это шарлатанство. Дурят головы людям. А за своего мужика бороться надо, а не к бабкам ходить.

– Да вы что? К тетке Аксиньи и не такие ходят. Люди в такие передряги попадают, хоть в петлю лезь, и она им помогает. Настоящая колдунья. На всю Москву известна. Нет, я ей верю – Много содрала?

– Сто долларов. Дешевле не берет. Так я, конечно, отдала. Обещала мне, что вернется мой охламон домой, и суток не пройдет.

– А если не вернется?

– Аксинья врать не будет. Ее давно уже спалили бы, а она здесь всю жизнь живет.

– Ну раз вернется, так что плакать, иди и встречай своего прохвоста.

– Нервы уже не к черту. Устала.

Мифодий встал и пошел дальше. Гулял часа два, ел мороженое, покупал газеты, перекусил в какой-то забегаловке и вернулся домой.

Поднимаясь по лестнице, он заметил на двери второго этажа табличку. Ничего лишнего, а только имя – Аксинья.

Постояв немного, Тихий нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось долго.

Наконец заскрипели засовы, щеколды, замки, и дверь отворила ряженая цыганка лет семидесяти.

– Ты что же, Ксюша, на сто замков запираешься, а даже не спрашиваешь, кто пришел?

– А я, милок, сквозь дверь твою ауру чую. Ты же не со злом пришел, и я это знаю, вот и открыла. Говори, что надо?

– Может в дом пустишь?

Старуха посторонилась.

Квартира была точной копией той, где жил он, этажом выше. Только ладаном пахло и всякой требухой, вроде дешевого вина.

Зашли в комнату. Она оглядела гостя.

– А ты мужик хитрый. Кто-то обмануть тебя хотел, а ты обманщика перехитрил.

– Хочешь увидеть восторг на моем лице? Не увидишь. Меня удивить трудно.

– Издалече в Москву приехал?

– С края света.

– Садись, погадаю.

– Нет, бабка, я и сам наперед все знаю, а что было, лучше не вспоминать.

Приехал я сюда с миссией – помочь самому несчастному и горемычному. К тебе таких много ходит. Самого несчастного ко мне пришлешь. Я живу прямо над тобой.

Денег с него я брать не буду, так что сама облапошивай. Скажешь, что я колдун навроде тебя и помочь могу. Пару своих хитростей мне расскажи, чтобы я лохом не выглядел. Две сотни тебе за услугу. – Мифодий бросил на стол две стодолларовые купюры. – Остальное с клиента срубишь.

– Слишком ты молод и красив. Ну какой из тебя маг да волшебник?

– Предупредишь минут за десять, и я в старого звездочета превращусь. Это мои трудности. Можешь сказать, что я слепой, но ясновидящий. Не мне тебя учить людям мозги морочить.

– Хорошо, сынок, уважу. Раз ты помощь горемыке предлагаешь, то отказать в этом деле, что грех на душу взять.

– Это ты точно заметила.

Аксинья достала из стола какие-то странные карты.

– Садись. Я тебя в гадание посвящу. Хорошо сработаешь, тебе поверят. Тут важно разговорить клиента, да так, чтобы он этого не понял, а потом его слова перетасовать, как колоду, и обратно ему вернуть. Только не увлекайся, не то споткнешься.

Мифодий присел к столу, а старуха начала поднимать одну карту за другой из общей колоды.

* * *

Звонок раздался на следующее утро. Он снял трубку и услышал голос старухи.

– Прости меня, отец. Судьба мне юную девицу привела. Хороша собой, а жизнь вся в шрамах. Страшные люди ее окружают. Помоги несчастной.

– Понял, Ксюша. Мне нужно десять минут на подготовку. И не забудь, я слепой.

Грим был несложным. Он уже сотни раз преображался в слепого бородача. На всякий случай пришлось задвинуть шторы, зажечь свечи, приготовить карты и заранее открыть дверь, чтобы она не могла запомнить его рост. С кресла ему лучше не вставать. На счастье в квартире имелся домофон. Надо понимать, кому принадлежала квартира, и удивляться тут нечему. Стоит подойти к двери, и из тебя сделают решето автоматными очередями. Лучше выяснять детали, сидя в комнате.

Через пять минут телефон вновь позвонил и опять он услышал голос тетки Аксиньи.

– Она поднимается к тебе, зовут ее Виктория. Порчи на бабе, как иголок на елке. И враги у нее не мнимые, а сущие дьяволы. Запомни – их пятеро. Дерзай, дружок, такой и я не смогла бы помочь.

В дверь позвонили, Мифодий положил трубку и сел за стол. По домофону он ответил: «Заходите, открыто». И тут же подтасовал карты, сложив пять квадратов на верхний ряд.

После небольшой паузы в комнату вошла очень интересная молодая женщина.

Даже при свечах и через черные очки Тихий видел, что перед ним не та плакса, которую он встретил на скамейке, а цельная и сильная натура, от нее веяло величием, гордостью и самоуверенностью. Такое не сыграешь, таким надо быть. К тому же никто не станет выпячиваться перед слепым инвалидом.