Элоиза надела белое с вышитыми на кармашках голубыми буквами платье, шелковистое, словно вторая кожа. Заплетенные в тяжелую косу густые и длинные волосы оттягивали голову назад, как обычно. Она улыбалась школьным воспоминаниям, улыбалась мелким обидам и огорчениям, которые миновали, да и вообще были связаны только с нею самой. Вошла в комнату мама, да так и осталась, стараясь улыбаться чуть дрожащими губами: «Пора бы пойти за пирожными, наверное, да?»

Рано утром Анри разбудил сестру и сунул ей в руки пакет: «Не хочу, чтобы ты открывала его при других, поняла?» Ему уже исполнилось тринадцать, он не слишком любил, когда его целовали, но сестра — совсем другое дело. Он приласкался к ней, а потом сбежал: вроде бы папа собирается почитать в сортире, надо бежать в ванную, пока он не вышел, а то ведь и не умоешься! Сегодня нет времени особенно прохлаждаться.

Элоиза пришла в восторг: Ритон опустошил свою копилку, чтобы купить ей полное собрание струнных квартетов Бетховена. Вот это подарок! Элоиза постучала в дверь ванной: «Спасибо, Ритон, голубчик, я просто без ума от твоего подарка, не знаю, как и благодарить!» Мальчишка отозвался из-под душа: «Проверишь мое сочинение, я в грамматике ни в зуб ногой!» Она схватилась за живот от смеха: этот малый не упустит случая выторговать себе что-нибудь, прямо удержаться не может, вот уж достойный внук Камиллы, которая не может не таскать монетки из Дедулиных карманов.

Гости должны были собраться к половине двенадцатого. Элоиза на маминой машине смоталась в кондитерскую. Водительских прав у нее еще не было, но кто бы в это поверил, видя, что она выделывает с крошечным пятисотым «фиатом», когда переключает скорости, дважды нажимая на педаль,[13]или пятилась задом, заходя на поворот: ни дать ни взять — ребята из Мана![14]Еще один дядин фокус: научить ее вождению. Сам Шарль провел в автомобиле полвека и потому посадил Элоизу за руль старого «хочкиса», когда ей исполнилось десять лет, вернее, не посадил, а поставил перед рулем, крепко зажав девочку между коленями. Это тебе не фунт изюму — машина тех времен: и подумать никто не мог о том, чтобы у инструктора было параллельное управление!

Элоиза за рулем воображала себя гонщиком-асом из Монлери.[15]«Ну надо же!» — хихикали местные жители из тех, кто вообще мог бы много чего порассказать об этой забавной семейке. И даже сельский полицейский только снисходительно посмеивался. Еще бы: Элоиза бесплатно «совершенствовала» английский его внука, потому и могла водить машину как хотела — не он же потребует у нее права!

Флоранс, Пьер и Людовик явились первыми. Людовик уже карабкался вверх по лестнице: «Лоиз, Лоиз!»

А «Лоиз» вернулась как раз вовремя: она едва успела поставить на стол ромовые бабы, как Людовик набросился на нее и принялся тормошить изо всех сил: «Лоиз, Лоиз, а это что — восемнадцать лет?»

Все расхохотались. Сама Элоиза только улыбнулась, промолчав. Элиза, ее лучшая подруга, умерла ровно в восемнадцать от перитонита, который доктор перепутал с брюшным тифом. И Луи, сын папаши Монрона, тоже в восемнадцать — от столбняка: проколол ногу вилами, а прививка была не сделана… Нет-нет, нельзя в свой день рождения зацикливаться на печалях бытия — она поспешно вернулась мыслями и действиями к гостям: «Вот, угощайтесь, оливки, вот бутербродики с тапнадой…»[16]

За десертом Элоиза произнесла речь. Как сказал папа, вышло очень удачно, даже точнее — «в отличной манере». Потом она стала разворачивать подарки: «Ах!» и опять: «Ах!», и еще сто раз — «Ах, ах, ах!..» Она умеет себя вести, Элоиза!

Кузены и их дети подарили ей восхитительные часики с ремешком из крокодиловой кожи. Дедушка — вдобавок к кольцу Полины — выбрал из своего сундучка, где они лежали россыпью, нефриты и заказал из них ожерелье. Элоиза молча прижалась к Дедуле — а зачем ему слова? Она знала, что эти нефриты оттуда — из Малайзии, они — последняя память, оставшаяся у старика о его азиатских приключениях. И теперь, когда Элоиза стала ростом выше деда, ей ужасно захотелось погладить его по голове… Иногда она думала, не настало ли время ей его воспитывать, но теперь, стараясь сдержать слезы, просто попросила застегнуть на ней ожерелье, а поскольку ему трудно было поднять руки, встала перед ним на колени: «Ах, Дедуля, если б ты знал, КАК я тебя люблю!»

Папа не стал тратить времени и сил на раздумья — протянул чек: «Купишь, что захочется». То, что таким образом покупается, редко бывает из области излишеств. Но сегодня Элоизе хотелось бы, чтобы папа все-таки придумал какое-никакое «излишество»… Ах, да что говорить! Папу не переделаешь, равно как и Ритона, равно как и Камиллу… Хотя — кого переделаешь? Пустой номер…

Мама, она — не как все, она — обычное дело — проницательна, ну, чудо из чудес да и только! Неделями потихоньку выпытывала, виду не подавая, и в результате надарила!.. Тут тебе и юбка из темной тафты с бледно-бледно-голубой блузкой, тут тебе и красная роза в волосы, тут тебе и босоножки на высоких каблуках, и даже бальная сумочка! Через несколько дней большой прием в Высшей педагогической школе, куда Элоиза только что запросто поступила, вот там она и покажется в своих обновках — Господи, красота-то какая!

Опускался вечер, и Элоиза пошла проводить кузена до машины, держа на руках спящего Людовика. Флоранс уже ждала их у ворот с остатками пирогов и салатницей, полной клубники. Рядом на специально вынесенных стульях сидели старики, Морис и Соланж, ноги уже не держали их.

— А помнишь, Пьер, как я была в тебя влюблена?

Он улыбнулся. Она ответила улыбкой. Теперь у нее был низкий голос, и голос этот с недавних пор чуть вибрировал — с тех пор, как ее научили правильно говорить и верно петь, — может быть, чтобы лучше получалось преподавать?

— Мне хотелось бы объяснить, почему я тогда сбежала, и потом…

Он кивнул — конечно, он не забыл.

— Было слишком трудно. И чем дальше, тем труднее объяснить — потому так долго собиралась… Но вот теперь… Понимаешь, в том возрасте, в каком я тогда была, мое восприятие лагерей смерти было совершенно оторванным от реальности, слишком умозрительным — что неудивительно для маленькой девочки, которая не могла их помнить. Но кузина Тереза оказывала первую помощь выжившим… мне только-только исполнилось пять лет, когда она потащила меня с собой в «Лютецию», чтобы ухаживать за бывшими узниками. Она сказала маме, что я помогу ей щипать корпию, видимо, представляя себя еще сестрой милосердия в полевых госпиталях Первой мировой… Ни она, ни мама не подумали о том, какое впечатление произведет на меня вид этих живых мертвецов, они никогда и не узнали об этом. Тереза не отличалась повышенной чувствительностью, она была человеком действия. Что до мамы, то она все еще верила, что бывают «грязные» и «чистые» войны! И ни та, ни другая не сбежала бы, знаешь? Мне кажется, нужно в мире побольше таких людей, как они, такие куда полезнее жалостливых.