– Сто восемьдесят пять на сто десять, пульс сто пять.

– Угум… – прозвучало невнятно, и он опять всунулся в шкаф с медикаментами.

Наверное, я все же не узнала бы его, встретив на улице. И здесь тоже не узнала бы, если бы не подсказка с именем-отчеством. От того гибкого рыжего парня мало что осталось. Даже его рыжие волосы стали другими, сейчас они отливали темной бронзой. Он еще вырос и сейчас был точно на полголовы выше моего Усольцева. И заматерел, само собой.

Виктор вступил в эту мужскую пору годам к тридцати. До этого в его внешности было еще что-то мальчишеское. А в первое время на службе он вообще сильно похудел – выматывался. А потом будто расцвел… хотя так говорят в основном о женщинах. Увереннее стал взгляд, осанка, раздались плечи, на мышцах осел небольшой жирок, делая их более объемными, а лицо уже не угловатым, а просто твердым и уверенным. Пора мужского цветения, пик мужской красоты и молодости…

Нет, я не узнала бы Артема, встреть его на улице. Этот сорокалетний мужчина почти ничем не напоминал того Тему.

Девочка сидела неподвижно и молча – точно испугалась моего эпического появления. Нужно было уходить. Я и сама уже чувствовала, что пульс почти пришел в норму и в мыслях прояснилось, ярость схлынула, оставив после себя неловкость и даже недоумение. Пробормотала, вставая:

– Спасибо, Катенька, извините за это беспокойство. Я пойду, все уже прошло.

– Нет-нет, – оглянулась она на Бокарева, – так нельзя. Еще минут пять… я перемерю и только тогда, если пределы…

– Правильно, Катюша, проследи, – поднялся он со стула, потирая щеку и не глядя на меня.

– Отнесись, пожалуйста, с пониманием, Зоя – сейчас она отвечает за тебя. Через пять минут я вернусь.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я улыбнулась Кате и опять прилегла головой на высокую спинку кресла, прикрывая глаза. Придется подождать. И сразу же спокойно и без нервов объяснить, что наблюдаться у него я не буду. И вообще… все то, что должна была сделать еще тогда, я как бы – и уже… Но вот сказать, что после этого мне сразу стало легче, я бы не сказала. Должно было, наверное, но – нет. А почему?

– А вы что – давно знакомы с папой? – прозвучал девчачий голосок.

Я утвердительно склонила голову.

– Учились в параллельных классах.

Папа, значит… И как же такое чудо родилось у рыжего Темки? Хотела бы я взглянуть на ее маму.

– Да, это хорошо… – начала она немного нерешительно, но потом добавила уже тверже: – Наша мама в Москве.

– Вот кто абсолютно не представляет угрозы для вашей семьи, Катенька, так это я, – устало объяснила я ей, – а мне еще долго сидеть здесь?

Нет, ну прелесть же девочка – за маму воюет, беспокоится. И мои мальчики тоже такие, мои…

– Нет, я сейчас измерю, минуточку, – поднялась она с места.

Когда вернулся ее отец, я встретила его все тем же непримиримым взглядом. Он остановился передо мной и протянул руку, чтобы помочь встать. Взглянув на Катю, я решила, что еще одно представление давать не стоит. В конце концов, мы взрослые люди. Артем помог мне подняться и при этом смотрел, как я это делаю, как двигаюсь.

– Зоя, завтра подойди прямо к Токареву. Пара-тройка недель тут у него еще есть. Только подойди обязательно, договорились?

– Вот за Токарева спасибо, – пробормотала я, – и вам спасибо, Катя. До свидания.

Выйдя за дверь, я собралась прикрыть ее за собой, но он выходил следом.

– Папа? – подала голос Катя и он улыбнулся.

– Все сторожишь, Катюш? Не устала еще? Да… скажи мне результат.

– Сто сорок на девяносто пять. Пульс в норме.

– Для меня это хорошо, – поспешила заверить я.

– Я уже понял – лицо посветлело…

Он вышел вслед за мной и пошел рядом. Мне было как-то все равно. Отвечать на вопросы Кати придется ему, а не мне.

– Что там было – в твоей мензурке? Что мне все равно на тебя? Что за зелья у вас такие?

– Зоя… ты взрослая женщина, – перебил он меня, не отвечая на вопросы: – И, кажется, должна бы понимать, что такое ласковые прозвища.

– Черножопая? – подняла я брови.

– Черножопик… это по-детски – да, и, наверное, глупо… я называл тебя так – для себя, и вспоминал все эти годы так. Ты загорела тогда за май почти до черноты, кто-то говорил об этом грубо, а я – вот так. И ничего обидного в этом нет.

– Серьезно? Тогда ладно – согласна, – покладисто ответила я, – это все? Иди, там ребенок за маму волнуется. Чудесная, кстати, девочка.

– А у тебя? Есть дети?

– Двое не менее чудесных парней, только постарше. Извини, Артем, но мне не хочется с тобой говорить, – собралась я уходить.

– Ты не так поняла тот разговор, Зоя, – засунул он руки в карманы халата и чуть поморщился: – Все не так. Зато теперь я многое понимаю... Давай поговорим с тобой на днях? Спокойно посидим… да хоть здесь, в летнем кафе, и я все тебе объясню.

– А зачем оно мне? – нейтрально поинтересовалась я.

– Затем, чтобы это не давило на тебя. Чтобы исключить такие вот вспышки… агрессии.

– Моя агрессия… много чести, Бокарев. Ты просто попался под горячую руку, потому что ляпнул, не подумав. Следующий раз просто следи за своим языком – женщина может быть не в настроении. Мне пора, извини.

– Куда ты так спешишь? – шел он к выходу следом за мной.

– Корова не доена, – доверительно призналась я полушепотом.

– Я серьезно.

– Так и я тоже, – прикрыла я за собой дверь вестибюля.

До ворот я не дошла, присела на лавочку, как только корпус скрылся за ивами. Нужно было спокойно подумать.

Агрессия… Ну да… такое бывало, но только если меня достать конкретно. А так влиять на меня мог только Усольцев. Только он мог довести меня до белого каления, только перед ним я была совершенно беззащитна и оборонялась вот так – отстаивая свое понимание наших отношений и отношения мужчины к своей женщине вообще.

Не знаю… может это было и слишком – такие завышенные требования. Может, я и прикапывалась. Да я сама иногда толком не знала – права или нет? Один раз – так точно…

Усольцев тогда был еще старпомом, и его командир праздновал свой юбилей. Торжество должно было пройти в ресторане, с размахом и, естественно, мы были приглашены. Я прочесала весь Мурманск и нашла платье – удивительное и неповторимое…

Нижнее – атласное, было почти прямым, только чуточку расходясь книзу для свободы шага. Оно было белоснежным, на тонких лямочках и сильно открывало грудь. Сверху набрасывалось что-то вроде небрежной туники из черного шифона. Что-то этот верх, конечно, скрывал, и все равно – грудь сквозь него заманчиво просвечивала. Не так, конечно, как если бы моя кожа была белой, а чуть скромнее. Широкие свободные рукава, куски черного шифона, едва скрепленные подмышкой и спадающие по белому атласу почти до пола… Жемчуг на шее и в ушах… на пальцах. Белые шпильки. Я чувствовала себя королевой. В таком наряде – только под руку с мужчиной, только рядом с ним – чтобы оттенять… или чтобы оттенял он. Неважно.