— Чего, хочешь круче всех быть, да? Ишь, и рифмочку придумала… Мол, ссала я на вас всех, на всех поэтов…

Я почувствовала в душе свою запредельную поэтическую крутизну: да, такая вот, крутая… Но вошёл Нариль Хайфизович, вид у него был сильно похмельный, простонал что-то о том, что директор в этот день вряд ли сможет выйти на работу.

Через неделю абсолютно трезвый директор дал-таки мне сотню баксов на стихи. Было мне неловко как-то прятать деньги в дамскую свою сумочку, но я подумала, что поэты всегда были приживалами при столе богатых, всегда их приближали и сбрасывали им крохи за приятную беседу… Ничего в этом позорного нет.

Маша, выслушав мой рассказ о посещении цветочного магазина, долго потом применяла в своих репликах различные модификации выражения: «Ты чего розу опустила». Типа: «И пришёл он, грустный. Розу свою опустил». А больше всего ей понравилось выдавать целый каскад, в той же последовательности: «опустил розу», «нассал на всех», «круче всех хочешь быть, да?»

О грусти клоунов

Ехала куда-то по делам в метро, в Москве. В золотых кудрях и в красных брюках. Подошли трое молодых людей. Говорят: «Поехали с нами в цирк на Цветном бульваре. На премьеру — бесплатно! Будет очень интересно. Мы — студенты-клоуны». — «О, как это круто!» Я стала говорить с ними о чём-то смешном, о всяких сценках и прибамбасах. Они смотрят угрюмо и не смеются. Стала даже изображать чью-то походку — кажется, как негры ходят. Они опять смотрят невесело, угрюмо. Едем дальше — в автобусе. Они разговорились наконец-то. О том, какой Олег Попов ужасный человек, почти негодяй. Как женился на молоденькой, как зарабатывает бешеные деньги, а с другими не делится, держит коллег в нищете.

Приехали. Они говорят: «Подожди нас в общежитии полчаса. Мы скоро». Заходим в их цирковое общежитие. Я сижу, жду. Двое вышли. Один остался. Стал робко, трепетно приставать. Совсем скучно. Хоть бы фокус какой показал, встал бы на голову, проглотил шарик или ещё что. Я посмотрела на него, как на дурачка. Он вздохнул, перестал приставать. Двое вошли. Вчетвером отправились в цирк. Действительно, посадили на хорошее место. Не дожидаясь окончания представления, сбежала. Вдруг опять пригласят в общежитие и скучно начнут приставать — сразу втроём.

О читателях и об остальных

Написала: «У него были белые зубы и серые глаза. Хорошо, что не наоборот». Развеселилась. Дети даже спросили испуганно: «Мам, ты чего, а?» Решила развеселить знакомого физика, любителя изящной словесности. Он захихикал одобрительно. Позвонила приятельнице, тоже начитанной девушке, знатоку остро сказанного слова. Ей тоже стало смешно: «Боже, какой монстр получается!» Решила продолжить. Поделиться смешным ещё с кем. Рассказала о написанном преподавательнице вуза. Она посмотрела на меня с каменным лицом. Я заюлила: «Ну, представляешь, если наоборот — переставь прилагательные, какой ужас выходит: серые зубы, белые глаза. Смешно?» Она повторила мою фразу загадочно. Мне показалось, что до неё не очень дошло. Или она привыкла радоваться другим вещам. Позвонила ещё одному знакомому. Один раз я довела его своей поэтической строкой до падения со стула. Он выслушал и почему-то ужасно разозлился. «Какую, — говорит, — ты гадость пишешь. Лучше не писала б вовсе».

О разоблачении тайного при помощи шляпки

Моей подруге 38 лет исполнилось. Но выглядит она неплохо. Маленькая, стройная. Такая маленькая и обезжиренная, что трудно разобрать, сколько ей лет. Искусно одевается под девушку из сэконд-хэнда. Бессовестно этим пользуется. Сделала себе поддельную студенческую карточку и бесплатно ездила в метро. Никто не замечал, не останавливал.

Однажды возникла необходимость съездить в солидное учреждение. Она засуетилась. Надо что-то надеть посолиднее. Сменить имидж. «Да, шляпка спасёт!» — решила она и нашла старую женственную шляпку, видавшую виды. Тут ударил мороз. Она решила соединить приятное с полезным. Украсить шляпку куском старого меха. И тепло и солидно. Пошла в метро. Вдруг контролёр говорит: «Женщина!» Она засуетилась, поняла, что к ней, и что это нехорошо. «Женщина! Покажите ваше удостоверение. Вы — не студентка. Вы, женщина, давно вышли из студенческого возраста. Очень давно. Стыдно! Заплатите за проезд!» Действительно, было очень стыдно.

Шляпка — важный атрибут женского гардероба. К её выбору следует подходить щепетильно.

О силе любви

Я снимала квартиру. Я никогда не была так счастлива и адекватна самой себе, как тогда, среди чужой мебели, чужих стен и следов чужой жизни.

Из тех следов одним были звонки ухажёра хозяйки. Судя по скрипучему голосу, ему было за 50. Он звонил мне, двадцатипятилетней, и предлагал себя в мужья. Скучный, старомодный, как пропахший нафталином пиджак из бабушкиного шкафа. «Вы немолоды, — говорил он мне. — Соглашайтесь, я ваш последний шанс обзавестись мужем». Другим хозяйкиным следом был кактус на кухне, почернелый, с какими-то потерявшими остроту колючками, в зацементировавшейся без полива земле. Хозяйка настаивала на том, что поливать кактус вредно. Я её ослушалась.

Почти каждый день ко мне приходил мой возлюбленный. Мы познавали с ним снежные вершины любви. Он спрашивал, какое ещё место во мне осталось девственным и им не потреблённым. Девственности становилось всё меньше. Приходилось проявлять фантазию и выдумку. Кактус от полива позеленел, колючки ею посвежели. Он бурно начал расти, толстеть сам и своими ответвлениями. Через несколько месяцев на нём появился бутон. Вскоре он зацвёл.

«В нас столько любви, что она пропитывает всё вокруг. Даже кактус не смог выдержать её напора».

О голубе

Возвращались с демонстрации. Свернули на тихую улицу. Где-то гремела музыка, улюлюкала и вскрикивала толпа, нагруженная бумажными цветами, шарами и транспарантами… Праздничное напряжение алкоголизировало народ, у женщин пьяно румянились щёки и сверкали глаза, мужчины готовились сильно принять, некоторые, нетерпеливо перебирая пальцами по древкам доверенных им красных знамён, — в ближайшей рюмочной за углом.

На непраздничной улочке царил нездешний покой и тишина. Как в прошлом веке. Серые доходные дома подставляли свои верхние этажи золотому солнцу, умиротворённо ворковали голуби. Голуби-мужчины, раздувая грудку и выглядя солидными, приставали к своим птичьим дамам, требуя взаимности. Голубки прикидывались целками и скромницами, целомудренно перебирали ножками и убегали от ухажёров, впрочем, позволяя тем ворковать себе в уши голубиные слова любви.

На первом этаже широко были распахнуты форточки. За добротным, полноценным петербургским окном, высотою метра в два, угадывалась кухня. Старинная, ручной работы занавеска, с мережками, изобилие цветов и цветочков в разнокалиберных горшках говорили о том, что хозяйка квартиры немолода, как и этот дом.

Несколько голубей, не вовлечённых в любовные игры на чахлом газоне, расселись на раме и с любопытством что-то высматривали внутри кухни, повернувшись хвостами на улицу. Это были ужасные, больные голуби. Их худоба и грязная чернота делали их похожими более на орлов, нежели на голубей. Клювы кривились крючками, на тощих головках хищно сверкали выпученные жёлтые глаза. Им хотелось жрать.