лежала на кровати, укрывшись пледом, и читала. Она глянула на него поверх страницы и вопросительно качнула головой.

– Нина, у нас дома что-нибудь сломалось?

Она села, поплотнее завернувшись в плед, отбросила со лба непослушную кудряшку, посмотрела на него, склонив немного голову набок.

– Не знаю, Максим. Я все думала, ты мне скажешь.

Он сел на кровать к Нинке спиной.

– Пару дней назад кран в ванной потек, – сказала Нина.

– Я сейчас посмотрю.

– Не надо, я слесаря вызвала, уже все в порядке.

– Нина, – он обернулся и посмотрел ей прямо в глаза, – хочешь, в деревню к матери твоей поедем?

– Хочу, – она отложила книгу и пристроила голову ему на плечо.

– Я боялся, что ты откажешься.

– Нет, не откажусь, – она отстранилась. Серые ее глаза заскользили по его лицу. – Там сейчас хорошо.

Спасибо тебе, Господи, за маленькие города, крошечные редакции местных газет и покладистого начальника Вовку, который легко подмахнул заявление на отпуск! Целый месяц на выздоровление! И прочь от Агаты, от ее детской фигурки, завернутой в желтый халат. Нина, Нинка родная рядом, со своими смеющимися глазами, уютным родным телом, щедрая, добрая, хорошая.

Ранним утром в деревне пахнет прелой листвой, стелется по улице густой туман, словно кто-то разлил в воздухе большой стакан молока. Слышно, как в сарае шебуршат куры, громко зевает цепная собака. Месяц грибов, рыбалки, сна, тишины и Нинкиного шепота в темноте. А потом позвонил Вовка. И Нина носилась вслед за Максом из комнаты в комнату просторного деревенского дома, издавала горлом какие-то протяжные птичьи звуки.

– Мама, помоги мне! – закричала она в кухню, где, замерев перед столом, сидела Антонина Ивановна.

– Уймись, Нина. Пусть.

Пусть. С этим и уехал.

Он ожидал, что в холле больницы будет пусто и они с Агатой постоят вдвоем у окна. Что-то такое видел в кино. Но холл походил на зал ожидания вокзала: какая-то бестолковая толчея, людской гул, сумки, пакеты, встречи, расставания. Агата появилась в дверях, он махнул ей рукой, а она словно и не удивилась, увидев его в этой толпе. Они пробрались к подоконнику, и Максим протянул ей пакет с апельсинами. Молчание между ними натянулось, как струна. Он отчаянно соображал, что бы такое ей сказать, но она заговорила первой.

– Тебе Володя позвонил?

– Угу.

– В палате со мной люди – совершенно кошмарные. Решают кроссворд и ни одного слова отгадать не могут. Приходится подсказывать.

– Плохой из меня оказался защитник, да?

Она пожала плечами и отвернулась. Тоненькие плечики заходили ходуном, он притянул ее к себе, почувствовав чуть заметное сопротивление, как будто, ухватившись за ветку гибкого куста, пытался наклонить к себе ствол.

– У меня неходжкинская лимфома. Красиво звучит, правда?

– Агата…

– Помолчи, – она закрыла глаза, приподнялась на цыпочки, втянула ноздрями его запах. Потом сложила руки на животе, где под халатиком тянулся тонкий розовый шрам, и сказала:

– Когда я умру, все мои демоны умрут вместе со мной.

Он положил свою руку поверх ее. Пальцы у нее были холодные, влажные и слегка подрагивали.

– Сколько их было?

– Трое.

– Больно было?

– Страшно.

– Давно?

– Год назад.

– Я завтра еще к тебе приду.

– Нет, Макс. Тебе потребуется миллион лет, чтобы увидеть меня снова.

Он бы не смог уйти. Так и остался бы стоять, прижимая ее к себе. Но Агата ушла сама. Расцепила свои руки и ушла, оставив на подоконнике пакет с апельсинами.

Она умерла во вторник.

Поздно ночью он пришел к подъезду, где всего месяц назад дышала Агата. Остановился перед входом, закурил и смотрел в небесную темноту. Как же темно в городе по ночам! Он думал о том, что где-то там, в этой глубокой темноте, вместе со своей собакой бежит, наверное, сейчас Агата. И собака защищает ее от врагов.

Предательница

Был у Женьки медведь. Небольшой, с флакон одеколона ростом. И на животе у него были переплетенные кольца. Мама сказала, что это медведь Олимпийский. Медведь сидел на полке рядом с поролоновой свиньей Дашкой и желтой деревянной собакой Собакой. Еще там сидел пучеглазый неинтересный пупс. Но, конечно, никто из них не мог сравниться с Дашкой, она была Женькиной любимицей. Только ей было позволено лежать в постели рядом с Женькой, и только ее брали в отпуск. Так что Дашка видела все то же самое, что и ее хозяйка: большой дом с садом на Украине и кооперативную квартиру с собакой Динкой в Башкирии. Это когда ездили к бабушкам.

Дашка ходила на речку и в огород и послушно лежала там, где положат, пока Женька не наплещется в речке Трубиж, или не наестся пахнущей спелым солнцем клубники, или не набегается по двору с «дикой собакой Динкой» – папа сказал, что есть такая книжка про любовь. И Женьке очень нравилось представлять, что крошечная, тонконогая, вертлявая собачонка, которая побаивалась дерзких окрестных котов, на самом деле в глубине души – самая настоящая дикая собака.

А потом Дашке стало скучно, это Женька увидела по ее глазам. Поросенок, раскинувшись своим плюшевым телом, лежал под шатром-лопухом, чтобы не было жарко, но так ему было совсем не видно ни длинных стрекоз, ни бабочек, ни высокого, в штрихах облаков, неба. И тогда, вернувшись из короткого отпуска, Дашку выдали замуж за медведя, потому что они подходили друг другу по росту. Из обрезка тюлевой шторы мама сшила роскошную фату, а папа исполнил свадебный марш, когда молодожены проехались по обеденному столу в коробке из-под обуви. И спать в тот вечер легли втроем: Женька и Дашка с Мишкой Олимпийские.

На завтрак была гречневая каша, рассыпчатая, со сливочным маслом. Женька ела ее чайной ложечкой и запивала горячим сладким чаем. Дашка с Мишкой стояли на столе и улыбались, а Женька улыбалась им в ответ, глядя поверх чашки.

– Женя, – позвала мама из комнаты, – закругляйся давай, мы сейчас в садик опоздаем.

Женька быстро поставила тарелку и чашку в раковину и выбежала к маме. Та протянула дочке ее любимое платье – светло-зеленое, в больших белых ромашках, с белым воротничком.

– Одевайся быстренько, я еще ленты поглажу.

Женька проворно втиснулась в платье, она уже совсем большая, может одеваться сама. Натянула белые колготки и встала перед зеркалом, сейчас мама будет косы заплетать – две тугие каральки с яркими желтыми бантами.

В садике день тянулся медленно. Женька переделала все свои любимые дела: полистала книжку с картинками, где принц надевал на ногу Золушке красивую туфельку, поиграла с девчонками в дом, на прогулке качалась на качелях до стукалки, а вечер