Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Асият! — Злата подходит сзади, — ты в порядке? — она аккуратно берет мою руку в свою, поворачивает к себе, — пойдем, сядь на кровать, — мама проходит в комнату следом.
— Скажи, чего тебе не хватало? В какой момент и что именно, мы упустили в твоем воспитании? Разве, — она задыхается и плачет, — разве ты не учиться сюда приехала?
— Мама, успокойся, пожалуйста, — я говорю как можно спокойнее, в данном случае больше думаю о ребенке, чем о себе и собственной матери. Злата наливает нам воды. И себе тоже.
— Какой срок? — спрашивает твердым голосом мама, испепеляя меня взглядом.
— Четыре месяца.
— Кто отец? — я пожимаю плечами, не собираюсь говорить имя отца своего ребенка, — Как это понимать? — она звереет на глазах, никогда прежде, я не видела ее такой злой, — у тебя что их было много, что ты не знаешь от кого? — я продолжаю молчать, опускаю глаза, стараюсь не смотреть на нее. Она стоит передо мной, машет руками и громко кричит, — Асият! Я у кого спрашиваю? Отвечай! Никчемная девчонка! — второй удар приходиться по другой щеке, от чего тут же темнеет в глазах. Злата тут же становится между нами.
— Зачем вы так? Она ваша дочь, вы же не знаете всего! — задыхаясь, в слезах, говорит Злата.
— Отойди и не вмешивайся! Мы сами разберемся! — но Злата стоит, как стена и мне становится страшно уже за нее. Вдруг мама ее толкнет или чего хуже ударит, поэтому я поднимаюсь с места, отодвигаю Злату в сторону.
— Я никогда не скажу, кто отец моего ребенка!
— Конечно, не скажешь! Потом что не знаешь его! Нагуляла! — утверждает мама и лезет в карман за телефоном.
— Не звони папе! — я опускаюсь на колени, — мама, пожалуйста, только не говори папе ничего! — она плюет на меня и отворачивается.
Моя Злата хватает меня за плечи, стараясь поднять. Но я сижу и громко реву, смотрю в след матери, которая набирает чей-то номер. Злата опускается рядом.
— Асият, пожалуйста, вставай.
— Не м-могу, — я задыхаюсь, дышать нечем, мне страшно за ребенка. За своего ребенка. Я дрожу и не знаю, чего ожидать от родной матери, которая прежде никогда не позволяла поднять руку на меня или на брата. Никогда в жизни, а тут…
— Подумай о ребенке…
— Зуля? — я, словно сквозь туман, слышу голос матери, — здравствуй, дорогая! Как твои дела? Я рада, что у тебя всё хорошо! Ты еще работаешь в клинике? Мы ночью будем у вас, подробности напишу, не могу говорить! — на этих словах она поворачивается к нам, окидывает омерзительным взглядом нас обеих. Завершает звонок, прячет телефон в карман куртки, она до сих пор не раздевалась.
— Собирайся, мы уезжаем!
— Куда? Я не поеду никуда!
— Куда вы ее забираете?
— А ты, — она тычет пальцем в грудь Злату, будто та виновата в моем положении, — не лезь, никогда! Поняла? — потом она переключается на меня, хватает за руку и одним движением поднимает с колен, — собери только необходимые вещи, ночнушку, пару комплектов белья и пару платьев. Достаточно! — в приказном тоне, я не узнаю свою мать, ее будто подменили. Глаза свирепые горят и стреляют молнией. Я трясущимися руками собираю вещи. Злата помогает и все время шепчет на ухо:
— У меня очень плохое предчувствие.
— Какое? — я хоть и слушаю ее, но не слышу.
— Что-то плохое случится, Асият, — она меня одергивает, — ты меня слышишь?
— Слышу. Что еще хуже может произойти? — я смотрю на мать, которая сидит в зимней куртке, за нашим столом, и опять кому-то звонит.
— Очень плохое! Асият, может я вызову полицию?
— Ты что? На родную мать вызывать полицию? Что она обо мне подумает?
Тем временем мама говорит папе, что обнаружила меня с высокой температурой, не может оставить, вернется через пару дней. Я начинаю сильно дрожать. Мне холодно и мерзко.
Дрожь не покидает мое тело всю дорогу в неизвестность. Мама ни разу не посмотрела в мою сторону за эти несколько часов, которые мы провели в дороге.
Моя Злата, моя нежная и любимая девочка. Как она там? Перед глазами до сих пор стоит картина, как она стоит у окна, отодвинув шторы, смотрит, как мы садимся в такси.
***
Резкий запах хлорки забивается в ноздри, как только мы оказываемся в холле клиники, название которой я успела прочитать у входа — “Дерево жизни”.
Мне тут же становится дурно, но я ничего не могу сделать. Мама тянет меня за собой, крепко держа за руку.
— Зачем мы сюда приехали?
— А как ты думаешь?
— Со мной все в порядке и с… ребенком тоже, — за окном уже давно стемнело и я даже представления не имею, зачем мы здесь в такое время, — у меня плохое предчувствие.
— Брось Асият, хуже уже не будет, — при этих словах она свирепо смотрит на мой живот, — сядь здесь, посиди, — она указывает на диван, который стоит посреди холла. На ресепшене никого нет, ясное дело, ночь. Все спят и персонал, и пациенты, которые лежат здесь.
— Мама, — я стою, сидеть нет желания, — зачем мы здесь? — глаза невольно наполняются слезами, я моргаю, чтобы они не покатились, сдерживаюсь, как могу. Неизвестность убивает, молчание мамы еще хуже.
— Ты же не думаешь, что я допущу, чтобы ты нас опозорила?
— В каком смысле? Что мы тут делаем?
— Не переживай, — она выдавливает из себя улыбку, при этом скрипит зубами и крепко прижимает мою руку, заставляя сесть на чертов диван. От волнения у меня начинает ныть внизу живота, как при месячных, но я не смею и слова сказать маме. Мне и стыдно и боязно говорить ей что-то о ребенке, — тебя осмотрят и поставят на учет. Родишь здесь, в этой клинике, чтобы никто ни сном ни духом знать не знал о твоем позоре.
— А ребенок?
— Что ребенок?
— Я не оставлю своего малыша, — она смеется, и собирается уходить, я ловлю за руку, — почему ты смеешься?
— Я знаю, что нужно плакать, но пока держусь! А малыша своего — ты сначала роди! Потом поговорим!
— Я и рожу!
— Жди здесь, — приказывает, — я сейчас, найду Зулю!
— Какую Зулю? — я начинаю стучать зубами, не от холода, от страха. Не знаю почему вдруг мне становится страшно, атмосфера гнетущая, совсем не комфортная.
— Помнишь ее? — мотаю головой, руки сжимаю в кулаки, ставлю по обе стороны от себя, и облокачиваюсь
