У дома номер пять на улице Полевой борщевик был скошен. Аккуратный ровный забор, выкрашенный в радостный желтенький цвет, вселял оптимизм. Василиса толкнула калитку и вошла во двор. Ей под ноги бросилась маленькая кудлатая собачонка, зашедшаяся в истошном лае.

– Варежка, цыц, а ну пошла! – на крыльце появилась дородная женщина в цветастом фартуке, замахала на собаку руками и через приставленную ко лбу ладонь, хотя день задался дождливый и солнца не было и в помине, посмотрела на Васю.

Имя удивительно подходило к лохматой, будто связанной из мохера собаке, так что Василиса невольно засмеялась.

– Здравствуйте, – сказала она вежливо, обращаясь к бабке Ангелине. Впрочем, назвать ее бабкой можно было лишь с большой натяжкой. Перед Василисой стояла женщина лет шестидесяти пяти, полная, с коротко стриженными и тщательно окрашенными волосами, не в бесформенном халате, а в удобном плисовом домашнем костюме и резиновых шлепанцах. Шлепанцы представляли собой не распространенный дешевый рыночный вариант китайского ширпотреба, а так называемые кроксы, причем, это Василиса успела заметить, довольно хорошего качества.

– Здравствуй, коль не шутишь, – отозвалась женщина и замолчала, позволяя Василисе объяснить, с чем пожаловала.

– Мне сказали, что у вас можно комнату снять. Мне ненадолго, дней на десять.

– Комнату? – Ангелина помолчала, пожевав губами. – Комнату можно. А ты зачем, красавица, в наши места-то пожаловала? У нас тут дачников нечасто встретишь.

– Да вот, на работе неприятности, захотелось в деревенскую глушь сбежать, спрятаться от всех, – зачем-то соврала она. – Я в деревне никогда не бывала, захотелось новых ощущений, да и за границу отдыхать нынче не поедешь. Дорого.

– Да, кусается нынче заграница, – согласилась Ангелина. – Это точно. А почему нашу деревню выбрала?

– Да в Москву как-то ехала и в окно увидела, – Василиса выдала эту полуложь-полуправду довольно решительно, – а когда появилась необходимость передохнуть, то вспомнилось.

– От хахаля, что ли, сбежала? – Бабка решила проявить проницательность, а Василиса решила, что не будет ее разочаровывать.

– Ну, можно и так сказать, – согласилась она. – Так сдадите комнату?

– Сдам, чего ж не сдать, – Ангелина отошла от входной двери и сделала приглашающий жест рукой. – Проходи. Дверь в горницу направо. Дом у меня большой, как видишь, а я в нем одна. Дочка в городе, сын вообще в Питере, так что места навалом. Ты кроссовки-то свои в сенях снимай, половики мне не топчи. Вон твоя комната будет, по коридору налево. К вечеру баню натоплю, помоешься с дороги. Столоваться у меня будешь?

– Да, если можно. Я же тут ничего не знаю.

– Так чего знать-то, молоко парное беру, творог, яички домашние, – Василиса сглотнула, вспомнив все эти с детства знакомые вкусности. – Ну, тогда за комнату и еду – тыщу рублей в день. Как? Потянешь?

– Потяну, – решительно сказала Василиса, в уме попрощавшаяся с десятью тысячами. Денег было жалко, потому что доставались они тяжело, выматывающими душу ночными дежурствами. Впрочем, она надеялась разузнать все быстро, чтобы не задерживаться на десять дней, а значит, от ее расторопности зависела и существенная экономия по деньгам.

– Значит, договорились, – Ангелина хлопнула себя по плотным бедрам. – Сейчас я тебе молочка налью. А на ужин картошку сварю, я уже свежую подкапываю.

– Так рано же еще, – удивилась Василиса, – какая же картошка в середине июля, ее, поди, только окучили недавно? – И тут же выругала себя за длинный язык. Впервые приехавшей в деревню особе неоткуда было знать жизненный цикл растения «картофель обыкновенный».

Но Ангелина не заметила ее промаха.

– Рано посадила, рано и подкапываю, – довольно сообщила она. – У меня в хозяйстве вообще все к рукам. Любить хозяйство надо, тогда все получаться и будет.

– Ну да, как в любом деле, – подхватила Василиса, чтобы перевести разговор на другое. – Я тогда пойду вещи распакую. Мне как вас называть-то удобнее?

– Да зови тетей Ангелиной, – хозяйка махнула рукой. – А тебя?

– Васей. Василисой, – поправилась девушка.

– Ну надо ж, как кота приблудного, – Ангелина покачала головой и степенно выплыла из горницы в сени, застучала там крынками.

– Нормальная реакция, – пробормотала Василиса и пошла разбирать свою дорожную сумку.

1964 год

Маруся сошла с автобуса, не доезжая до Погорелова. Оттуда до села Константиновского, где она жила, нужно было прошагать одиннадцать километров, а отсюда, от предыдущей остановки Горино, напрямки через поля и небольшой лесок, километров пять всего, поэтому местные жители, если, конечно, у них в Погорелове не было никаких дел, не нужно было, к примеру, на почту или в сельсовет, предпочитали выходить именно в Горино. Ноги-то не казенные, чтобы их топтать понапрасну.

Маруся подхватила свой нетяжелый баул, закинула на плечо рюкзак и по едва заметной среди поспевающей ржи тропке пошла в сторону Константиновского. Лето в этом году стояло жаркое. Солнце весело припекало русую Марусину голову, шагать было легко и отчего-то радостно.

В родное село Маруся возвращалась с дипломом медсестры. Распределили ее в участковую больницу, которая располагалась за околицей ее дома. Из окошка было видать больничный забор, раскидистые яблони, и белое двухэтажное больничное здание, окна которого летом всегда оставались открытыми.

Больница была маленькая, но уютная. Что и говорить, хорошая была больница. Слава о ней распространилась далеко за пределы Константиновского и окрестных деревень. Даже жители Погорелова, где была своя больница, просторнее, чем эта, предпочитали ложиться на лечение именно к ним. Еще бы, в Константиновском уже больше десяти лет жил и работал замечательный доктор, как поговаривали взрослые, из самого Ленинграда.

Когда он приехал, семилетняя Маруся не понимала значения слова «ссыльный», поэтому первое время на доктора, которого звали Василий Николаевич Истомин, смотрела с легким испугом. Взрослые, хоть мужики, хоть бабы, к нему тоже настороженно присматривались. Северная деревня была местом неприветливым и к чужакам осторожным, но уже через месяц после приезда Истомина в Константиновское пошли разговоры о том, что бабке Сычихе он вылечил застарелый радикулит, кузнецу Софрону прооперировал нарыв на ноге, Марусиной бабке Маисе прописал таблетки, снижающие давление, после которых она перестала мучиться страшными головными болями.

Истомина в Константиновском быстро полюбили, а спустя пару лет уже и просто боготворили за добрый нрав и золотые руки. Операции он делал несложные, поскольку не было у него ни ассистента, ни хотя бы толковой операционной сестры, но швы после этих операций заживали быстро и без воспалений, а все прочие хвори снимались за пару дней и не возвращались никогда.