погладили мою руку и задержались на ней. Я сжал ее пальцы.

— Договорились, — сказал я ей.

Два дня спустя я встал перед ней со скрещенными руками.

— Первое правило: мои повседневные дела — это твои повседневные дела. С этого момента ты будешь делать то же самое, что и я, когда находишься дома. Это включает в себя серфинг каждое утро. Стоп, дай закончить, потом будешь жаловаться. Мы команда, в этом суть, и, если я в воде (а это будет так, поверь), ты должна быть рядом со мной. Мы будем обедать вместе. Вечером, пока я работаю, ты будешь делать домашку. Затем у тебя будет немного свободного времени, ты знаешь, я достаточно гибкий в этом плане. Не смейся, я серьезно. Почему ты так смотришь на меня?

Лея подняла бровь.

— Ты совсем не гибкий.

— Что за чушь?

Она закатила глаза.

— Ну ладно, тогда все понятно. Продолжаем. После ужина мы будем проводить некоторое время на террасе, а затем спать. Ты знаешь, что большинство племен так живут? Есть распорядок, некоторое количество занятий в течение дня, а еще жесткая вертикальная структура. Все просто.

— А почему ты на вершине пирамиды?

— Потому что я классный. Все же ясно.

— Это же все равно что жить в тюрьме.

— Ага, но подумай, что это неплохая альтернатива, особенно учитывая то, что ты живешь тут уже три месяца, ничего не делая. Зато не заскучаешь.

— Но это нечестно! — возразила она с негодованием.

— Милая, скоро ты поймешь, что жизнь вообще несправедлива.

Лея засопела, и в этот момент она показалась мне больше ребенком, чем когда-либо. Я уже собирался продолжить рассказывать, как мы будем сосуществовать, когда она прошла мимо меня улыбаясь. Я проводил ее взглядом и увидел трехцветную кошку, сидящую перед задней дверью на террасе. Она не заходила в дом, как будто уважала мое пространство и хотела обозначить границы.

— Она вернулась, — сказала Лея. — У нас есть чем угостить ее?

Я вздохнул и пошел на кухню. Лея появилась рядом со мной, открыла шкаф и застыла, когда нащупала пальцами тот самый пакет, полный клубничных леденцов. Она резко отдернула руку и схватила банку тунца, стоявшую рядом.

Я сел рядом с ней на террасе.

— Откуда она, интересно? — спросила Лея.

— Понятия не имею. Возможно, ниоткуда.

— Аксель… — Она потрясла головой.

— Что? Если бы я был котом, я бы хотел быть диким. Посмотри на нее. Уверен, она живет в лесу и охотится, а по утрам ленится и думает: «Какого черта, пойду пройдусь до дома Акселя и опустошу его кладовку». Ну и вот она здесь.

Смех Леи заполнил террасу, заполнил меня и все вокруг.

Кошка мурчала после еды, пока Лея гладила ей спину, а затем растянулась на деревянном полу, поглядывая на нас в лучах закатного солнца в самый обычный день. Я тоже вытянул ноги. Лея сидела по-турецки.

— Итак, возвращаясь к теме. Тебе все понятно?

— Тут нечего понимать. Мне просто нужно делать то же самое, что и ты.

— Так точно. Ты мудра не по годам, милая, — пошутил я.

— Не зови меня так больше, — сказала Лея напряженно и жестко.

— Что?

— Вот так… «милая», — смогла выговорить она.

— Я всегда так делал. Это не… не значит…

— Я знаю.

Она опустила голову, и светлые волосы скрыли ее выражение лица.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать случившееся, попытаться понять ее. Кажется, я долгие годы был рядом с человеком, но так и не смог его узнать. Я оставался на поверхности и даже не мог пробиться и стряхнуть пыль, которая покрывала то, что пытались забыть и закинуть на чердак. В такие моменты она отличалась от Леи, которую я помнил. Это была она, но другая. Сложная как никогда, запутавшаяся в своей зрелости.

— Хорошо. Я больше не буду тебя так звать.

— Дело не в слове, а в манере.

— Можешь пояснить?

Она отказалась, а я не стал давить.

Я подошел к проигрывателю и выбрал пластинку Элвиса Пресли. Поставил иголку в борозду, посмотрел, как плавно крутится винил, а затем вернулся на террасу.

Мы молча провели этот вечер, слушая музыку.

32 Лея

Я помню, как впервые разбилось мое сердце. Я думала, что это будет сухой треск, приглушенный, внезапный. Но случилось совсем иначе: кусочек за кусочком, крошечные обломки, практически невидимые осколки.

Мне было пятнадцать, когда мои родители и семья Нгуен уехали на Новый год в Брисбен к папиным друзьям, владевшим художественной галереей. Я умоляла родителей неделями, и наконец мне разрешили остаться с Оливером и Акселем дома.

В тот день я впервые накрасилась. Блэр помогла мне: немного туши для ресниц, румяна и почти прозрачный блеск для губ. Я надела новое облегающее черное платье и распустила волосы. Из зеркала на меня смотрела взрослая и красивая девушка. Я улыбнулась, а Блэр захохотала у меня за спиной.

— О чем ты думаешь? — спросила она меня.

— О том, что я бы хотела, чтобы это был мой первый поцелуй.

Блэр шумно выдохнула и выхватила у меня блеск для губ, чтобы накраситься им перед зеркалом. Она повернулась и расправила мне волосы по спине.

— Ты могла бы поцеловать любого парня из класса.

— Не хочу любого, — ответила я решительно.

— Кевин Джекс сходит по тебе с ума, и он красавчик. Любая девчонка была бы рада встречаться с ним. Ты видела его глаза? Они разных цветов.

Плевать на Кевина и на то, что Аксель старше меня на десять лет. Я могла думать только о нем, об этом щекочущем чувстве, которое не оставляло меня с тех пор, как он вернулся в Байрон-Бей, о том, в какое волнение приводили меня его взгляд и улыбка, как будто все вокруг замирало.

Оливер хмуро посмотрел на меня, когда я зашла в столовую.

— Это что на тебе?

— Платье.

— Очень короткое платье.

— Так модно. — Мой ответ