И все-таки мы предпочитали «Шестеренку» за ее демократичность, копеечные цены на билеты, добрых бабушек-билетерш, которые сквозь пальцы смотрели на зайцев, прошмыгивавших в зал в темноте после первых титров. «Шестеренка» была одним из редких заведений, куда можно было спокойно зарулить на фильм «до шестнадцати» и не быть изгнанным с позором и нравоучениями. Также это место было примечательно тем, что в нем транслировались бог весть каким образом приобретенные пиратские копии запрещенных к показу в Союзе голливудских боевиков и ужастиков, «Эммануэли» и прочей эротики, причем без купюр, а также новинки, едва вышедшие в прокат в Америке и Европе. До сих пор удивляюсь, как руководству клуба удавалось проворачивать это без последствий, невзирая на железный занавес, пелену цензуры и недреманное око соответствующих органов. Но факт оставался фактом. Старенький, обшарпанный, уродливой формы клуб был для нас щелочкой в мировой кинематограф.

Вот почему я, мягко говоря, удивилась, когда Кузя изменил «Шестеренке» и пригласил меня в чопорный «Моссовет» на французскую комедию.

Раньше мы покупали в «Шестеренке» самые дешевые билеты, в темноте пробирались на лучшие места, качались в креслах, сосали леденцы, по ходу фильма обменивались репликами и дружно ржали. Кузя нынешний приобрел два билета в се редину, угостил клубничным мороженым и на удивление неразбавленным лимонадом, а после мы нудно препирались, кто должен платить. Обыкновенно каждый платил за себя либо в большой компании устраивали складчину, но сейчас Кузя играл в джентльмена и злобно шипел, чтобы я убрала смятые рубли в карман. Я же придерживалась накрепко вбитого в голову мамой принципа – «гулять на чужие нехорошо». Кузя злился, нервничал. Кончилось тем, что я пригрозила уйти, если друг не прекратит строить из себя Рокфеллера. Кузя деньги взял, но надулся, как индюк. Я сделала вид, что не обратила внимания, – отойдет с началом комедии, когда начнется ржач.

Где-то к середине фильма Кузя и впрямь отошел, только слегка не в том направлении. Когда на экране стали демонстрировать романтический поцелуй, вместо того чтобы отвешивать обычные пошловатые, но довольно смешные комменты, Кузя взял мою руку в потные ладони и принялся тискать. Моего терпения хватило ненадолго. Руку я отняла, для надежности на нее села и затосковала по старой доброй «Шестеренке» и такой же старой доброй неромантичной дружбе.

После фильма мы с Кузей пошли домой пешком, поскольку жили неподалеку. Кузя против обыкновения был молчалив и бросал на меня косые пронзительные взгляды. Я не выдержала и поинтересовалась, что со мной не так. Кузя покраснел как помидор и пробормотал, что со мной все в полном порядке. А «не так», наверно, с ним. Потому что я ему очень нравлюсь. После этого признания он снова попытался поймать мою руку, но я спрятала руку в карман. Некоторое время шли молча. Я не знала, о чем говорить. В книгах все было просто и понятно, в жизни – совсем наоборот. Конечно, было лестно услышать первое в моей жизни признание в любви, но только не от старого товарища Кузи. Я чувствовала растерянность и сердилась, словно одноклассник меня обманул. Его внезапное увлечение мной я восприняла как форменное предательство.

– Может, еще погуляем? – предложил Кузя.

– Мне домой пора, – буркнула я.

– А я тебе нравлюсь? – с надеждой спросил Кузя. – Мы могли бы… это… встречаться?

Тут я вспомнила отличную фразу, пришедшуюся как нельзя кстати:

– Давай останемся друзьями.

Кузя как-то сразу скис, помрачнел.

– Ладно, – проговорил с покорностью, которую было трудно предположить в дерзком Кольке Кузьмине. Почему-то я вспомнила, что Кузя на год старше – пошел в школу с восьми, быть может, он уже повзрослел, и ему открылось то, что мне пока неведомо? Стало ясно: дружба закончилась, и печально от осознания этого факта. В неловком молчании дошли до развилки дорог, одна из которых вела к моему дому, а другая к Кузиному.

– Ну, пока, – вздохнула я.

– Пока, – отозвался Кузя, избегая смотреть мне в глаза. Он тоже был обижен и сердит.

С той поры мы с Кузей оказались в контрах, а у секс-бомбы Вальки стало на одного поклонника больше, причем она оказывала Кузе явное предпочтение перед остальными. Мне же несостоявшийся бойфренд не упускал случая сказать колкость, я отвечала тем же, презрительно фыркая.

Вот почему Дашкино предположение по поводу Кузи меня изрядно повеселило.

– Он совсем тебе не нравится? – переспросила Дашка.

– Ни капельки, – честно призналась я.

Дашка улыбнулась и почему-то вздохнула.

По окончании восьмого класса мы с мамой поехали в Крым. Папа остался дома, чтобы вместе с дедом провернуть ремонт. Всю весну он таскал краски, клей, шпаклевки, гвозди, обои – приобретенные по случаю, выписанные по перечислению, выменянные у хороших людей – обычное дело в эпоху тотального дефицита. Скоро наша квартира стала напоминать магазин стройматериалов. Под кухонным столом громоздились мешки с сухой смесью. Спальня была завалена разнокалиберными досками. Под кроватью покоились листы оргалита. А посреди гостиной торжественно красовался голубой унитаз с бачком. Я выбрала для своей комнаты обои в теплых розовых тонах с размытыми цветками типа ромашек. Возможно, они не были пределом мечтаний, но явно лучшими из приобретенного заботливым папой, чьи дизайнерские таланты оказались сомнительными, но мы с мамой ему об этом не говорили, чтобы не огорчать. Бабушка долго охала, что не переживет грядущего хаоса.

– Съезди к кому-нибудь из наших многочисленных зимних гостей, – предложила я. – Например, к тете Соне. Помнится, она зазывала на грибы и ягоды.

– Правда, – подхватил дед. – Что краской дышать?

– Неудобно, – замялась бабушка.

– Очень удобно. Звони.

Тетя Соня на том конце разразилась сорочьей трескотней, что была бы несказанно рада, но сама собирается делать ремонт в доме, который просто совсем развалился… Вот на следующий год с удовольствием…

Примерно то же сказали десять остальных гостей столицы.

– Все ясно, – мрачно подытожила мама, когда трубка легла на рычажки. – Пора сворачивать гостиницу в нашей квартире.

Бабушка беспомощно развела руками.

– Ну не могу же я выгнать людей на улицу?

– А я могу, – отрезал дед.

Бабушка кинулась защищать тетю Соню и прочих, твердя о нашей неблагодарности, отсутствии сострадания к ближнему, нежелании войти в чужое положение, и завершила на том, что вообще не желает никуда уезжать, потому что намерена лично контролировать процесс ремонта.

– Я знаю, куда ты поедешь, – поморщился Георгий, которому не хотелось продолжать спор. – К Петру и Тамаре на дачу.

– Они же не приглашают, – возразила бабушка.

– Ну и что? – удивился дед. – Свои же люди, родня…

Дашка со вздохом призналась, что тоже мечтает побывать на море. Старый курятник, гордо именуемый дачей, где помимо них с мамой проживала туча родственников с малолетними детьми, ей осточертел, но выбора не было. Зоя Николаевна не собиралась тратиться на поездку на юг, ссылаясь на чудесную возможность отдыха в Подмосковье. К тому же акклиматизация крайне вредна для растущего Дашкиного организма. Я продемонстрировала новый купальник, за которым отстояла три часа в ЦУМе. Купальник того стоил. Обалденного ярко-лилового цвета, с силиконовыми чашечками лифа, бантом посередине и маленькими узкими трусиками, делавшими ноги длиннее, а бедра шире. Настоящий «взрослый» купальник, как в модном журнале.