Казалось, что в те времена ему доводилось бывать и в Казани, и здесь, где он жил сейчас, в Москве, разросшейся непомерно и новой безликой архитектурой своей, особенно в непогоду, напоминавшей обиталище ада.

Но места, где сейчас стоял дом, он не помнил и сожалел об этом, ибо отчего-то хотел сравнить прошлое и настоящее, оценив разницу преобразований мерилом не столько веков, сколько своих воспоминаний-фантазий, доставлявших ему иногда странное сентиментальное удовольствие.

Походил по комнате, отрешенно уже размышляя об окончательности своего земного финала и неизвестности будущего; затем толкнул дверь на лоджию, вышел на ее грязный цементный пол, уяснив внезапно, какой наглядный пример семасиологического анализа в этом словечке – «лоджия».

Наверняка древние римляне были бы немало обескуражены, поведай им, что мраморная галерея с колоннами через известный срок в быту будет значить то же, что и бетонный выступ на стене похожего на улей строения.

Правда, кто бы тогда мог им рассказать об этом? Не мог даже он – богатый винокур в пору расцвета жирной, хмельной, но уже дрожащей, как расползающийся студень, империи.

Да, он определенно сумасшедший… Но идти к психиатру категорически поздно.

Сосед по лоджии Саша стоял, свесившись через поручни, и курил, запахивая на себе драную овечью шубу.

– Посмолишь? – Он протянул Градову пачку.

Некоторое время они сосредоточенно курили, наблюдая за воронами, расхаживающими по пустырю в поисках корма и хриплым карканьем сетующими на голодную пору начала весны.

– Триста лет живут! – сказал Саша. – Нам бы так!

– Да уж… чего… – подтвердил Градов. – Это мы… брык, да и все…

– Ну! – в свою очередь, подтвердил Саша, пуская дым через нос и щуря задумчиво глаз.

– Как с квартирой-то? – поинтересовался Градов. – Сосед не съехал?

– Сосед? То собирается, то боится в бродяги угодить, – мол, пропью деньги за комнату, а дальше?

Основой нынешних бытовых неудобств Саши был именно сосед: человек беспокойный и взахлеб пьющий.

– Да и денег просит аж двадцать тысяч долларов, ничего аппетит у паренька, да? Особенно если учесть, что и доллара этого американского он никогда в руках не держал. А я к тому же машину тут грохнул…

– А сейчас в кого ни плюнь, у всех аппетиты, – отозвался Градов. – Глаза завидущие, руки загребущие. И до хорошего такое не доведет, точно тебе говорю. Конец стране. А… чего с машиной-то?

– Вдребезги. Этому грабежу судьбы теперь я могу противопоставить только трудолюбие и усердие.

Градов вздохнул:

– Сочувствую. Ну, пошел я… – Поежился. – Зябко тут… – И выразительно кивнул на балконную дверь.

Саша Ракитин, столь же выразительно кивнув в ответ, сдвинул вверх из пазов чугунную перегородку общего балкона, на первый взгляд казавшуюся вваренной в перекрытие, и прошел за Градовым в его квартиру.

Этот тайный ход на территорию, едва ли прослушиваемую всякого рода всеведущими инстанциями, с нейтральным телефоном, Ракитин, кое-что разумевший в азах оперативных мероприятий, придумал сразу же после того, как подружился с профессором-пенсионером, кому ныне всецело и без опаски доверял.

В частности, поведал ему о своем вояже в Америку и передал на хранение пластины с острова, оказавшиеся дискетами с не расшифрованной покуда информацией.

– Есть предложение, – начал Ракитин, усаживаясь на край кровати. – Можем совместно заняться расшифровкой этих американских дискет, если имеется желание. Кроссворды любишь?

– Ты хочешь обучить меня специальности дешифровальщика?

– В данном случае все должно быть просто, – ответил Ракитин. – Главное, сигналы с дискет ребята довольно быстро умудрились снять, остальное – дело времени и терпения.

– Да, у вас там спецы…

– Да не у нас! – отмахнулся Ракитин. – Дружок в военном ящике работает, ящик сейчас в простое, без заказов… А они там всякие записывающие устройства для спутников моделируют, телеметрическую аппаратуру. Но все равно пришлось покорпеть… Какую-то двухуровневую систему для счета информации задействовали, воспроизводящую головку соорудили… Короче, информация представляет стандартную структуру с периодическими сигналами. Повторяющаяся последовательность нулей и единиц – вероятная пауза. Есть настроение – дам методики, действуй. Английский тем более знаешь.

– А как насчет того, чтобы покорпеть совместно? – полюбопытствовал Градов.

– Время, время где взять! – удрученно процедил Ракитин, поднимаясь. – С машиной этой еще… Если только в субботу?.. А то сегодня еще в больницу, в ГАИ…

– Как же так получилось-то, Саша?

– Как… Как все! По дурости! – И Ракитин, открыв балконную дверь, бесшумно исчез за ней.

Оставшись один, испытывая вновь возвратившиеся к нему ожесточение и безнадежность, Градов равнодушно и неприязненно осмотрел квартиру с комодом, низкой продавленной софой и колченогими стульями, рассудив, что надо бы вытереть пыль и убрать лохмы паутины, свисающие с потолка, затем сел в кресло, смежил глаза и, парализованный навалившейся дремой, очутился, перенесенный волшебным даром реальности снов, в пустом вагоне нью-йоркской подземки…

Час раннего утра. Свет в вагоне уже погасили, и он несся, проваливаясь из серых рассветных сумерек в черноту туннелей. Скоро сюда зайдут люди – люди бедных кварталов, проносившихся в окне; угрюмые, неотоспавшиеся, но покорные, они забьют вагон своими телами и нездоровыми запахами этих тел и поедут – кто на работу, кто на поиски ее; но пока людей нет, они спят либо только расстаются со сном, а он привычно и механически, как прожектор, скользит в их сознании, высвечивая вялые мысли, мечты, планы и обрывки снов, наматывая и монтируя ленту странного фильма видений. Одна эта лента сегодняшнего странствия могла бы составить ему славу великого сюрреалиста, гения снов о жизни, но в славе он не нуждался, хотя слава – тот же сон, приятный и сладкий…

Вагон остановился, и вошел негр – высокий, худой и нескладный. Руки в карманах длинной, до пят, шинели; на голове – лыжная шапочка; желтые, с клоунскими круглыми носами ботинки.

Негр прямиком направился к нему – отраженному в сознании фантому.

В его восприятии мелькнул фрагмент сна, видевшегося кому-то в зашторенной конурке за полмили отсюда: стеклянное небо с мутно размытым солнцем над полем, усеянным дикими алыми цветами, распускающимися как капуста навстречу шагам спящего… После чего он встретился с глазами негра: мертвыми, как эмалированные пуговицы, – на нездорово отекшем лице, где совсем посторонней казалась гримаса стылой, извиняющейся улыбки.

Негр вытащил из кармана шинели револьвер.

Он понял: перед ним наркоман, мучительно страдающий от осознания пустоты в мутном шприце, что лежит у него в кармане, завернутый в обрывок полиэтилена.