— Не, я тебе говорю, ты даже и не думай об этом. Тут уже люди подключились серьёзные.

Чего гонит? Видно же, что глаза грустные, что не мне отчитываться, а ему придётся перед своими серьёзными людьми. Пошёл он куда подальше.

Раньше все эти работы, на которые я устраивался, как-то сами собой всплывали, а сейчас пришлось покупать газеты с объявлениями. Сходил в гербалайфную контору, ещё в одно место — примерно то же самое. Потом, к октябрю попал на собеседование в фирму, где требовались дистрибьюторы.

В железной двери глазок, за ней охрана — человека три-четыре постоянно в предбаннике — а дальше офис. Офис — место, где с утра и ближе к вечеру толчётся куча энергичных (по крайней мере с виду) молодых мужиков в костюмах, галстуках и начищенных ботинках. В офисе есть ещё и кабинет главного менеджера, перед ним проходная комнатка с секретаршей, ещё там есть несколько складов, зальчик для общих собраний. Всё это, пропахшее мужским потом, крашеными стенами, картоном и мокрой одеждой, по своему внешнему виду напоминает какую-нибудь лыжную базу или помещение спортивной секции. Правда, на лыжных базах не сидят красивые секретарши и охранники со сломанными носами, не шелестят каждый день такие толстые пачки денег, и никто никогда не увидит на лыжной базе столько выбритых и причёсанных молодых людей в галстуках.

Секретарша цветёт за своим столом, потому что каждый проверяет на ней свою дистрибьюторскую неотразимость. Каждый считает своим долгом два раза в день — утром и вечером, — опираясь костяшками пальцев о секретарский стол, чуть наклониться к ней так, чтобы она не слишком морщилась от густого запаха «афтешейва», и, вонзив в её глаза свой взгляд, поиграть голосом: «Ты сегодня просто неотразима, Олечка». Оля гортанно смеётся.

Меня уже, вроде, приняли на работу, по крайней мере, объявили об этом после собеседования, но в чём она будет заключаться, так и не объяснили. Сказали сбрить бороду и приходить на следующий день в костюме. Это и ежу, в общем-то, было понятно, что без него не обойтись, — другой формы одежды я ни на ком не увидел. Пришлось звонить Витьке, одалживать его свадебный, немного коротковатый пиджак и чуть лоснящиеся на заднице штаны.

— Как ты на свадьбе успел его так износить?

— Так это ещё отцовский.

В костюме Витькиного папы я мотался на следующий день с моим инструктором по Москве и наблюдал, как он продаёт всем подряд наборы ручек. И продал он их бешеное количество — два картонных ящика по сто наборов в каждом. Мне бы так раньше иконки втюхивать.

На этой работе это называлось не втюхивать, а впаривать. Втюхивать — наверное, это слишком просторечно для дистрибьютора.

А через три дня стажировок меня выпустили в город одного, и я принёс домой тридцать тысяч. В университете взял академический отпуск. Только вот с матерью надо как-то объясниться.

Минута опоздания — галочка. Три галочки — уволен. Нельзя быть грустным, медленным, мятым, непричёсанным, пьяным, сутулым. Нужно быть активным, алертным, весёлым, общительным, и хорошо выглядеть.

Войдя в офис нужно громко и весело приветствовать окружающих, подмигнуть Олечке или Наташе, смахнуть пыль с ботинок, пару раз от души стукнуть по боксёрской груше в зальчике и с нетерпением ждать собрания.

После собрания получить товар, уже с трудом сдерживая нетерпение в очереди за ним, расписаться и бежать в город, где тебя ждут сотни людей, обречённых купить то, что ты им предложишь.

Вечером, вернувшись в офис, нужно сдать деньги, попрощаться с секретаршей, товарищами, ещё раз пройтись щёткой по ботинкам (уже больше по привычке) и свободен до завтра.

Работа, конечно, не самая душевная, но есть настоящая перспектива быстро подняться. Так что есть из-за чего корячиться, не жалко, что ноги вечером гудят. Иногда так гудят, что стоять невозможно, зато стал виден горизонт, стало как-то яснее жить.

Товар я получал, впаривал, вроде, нормально, деньги сдавал не хуже других, но комплименты и весёлые приветствия у меня не выходили. Трудновато вызвать одобрительный гортанный смешок у избалованной вниманием девушки, если пиджак Витькиного папы узок в плечах и манжеты рубахи вылезают на полную длину из рукавов, слишком уж акцентируя на себе внимание.

Деньги я попросил взаймы у Георгий Семёныча.

— Что, костюм со штиблетами нужен? Вон, бери, сдавай тысячу маленьких складней и все деньги себе забирай. Сходи только за пивом сначала.

— Я потом постепенно отдам.

— Ла-адно, кончай. Свои люди. Беги быстрей.

В эти дни я толкал товар, выбирая маршрут так, чтобы он пролегал мимо знакомых церквей, в одну по дешёвке сдал эти живые помощи, и в воскресенье мы с Алёнкой пошли в магазин. А в понедельник я заявился в офис в чёрном костюме с красивым жёлтым галстуком. На утреннем собрании, когда все встали кругом и в середину вышел главный менеджер, меня выпихнули к нему.

— Кто говорит, что время чудес прошло? Кто докажет мне, что оно действительно прошло, тот получает бонусные сто тысяч. Сто тысяч получит тот, кто докажет мне, что наша компания, что наша работа не может делать с людьми чудеса. То, что люди покупают каждый день кучу ненужного им китайского дерьма, — это не чудо, это наше умение. То, что вы приносите домой реальные бабки в то время, когда все исходят соплями, — это тоже не чудо. Но то, как изменился этот человек, которого ещё две недели назад я видел в бороде и маминой кофте, то, как он изменился, придя работать к нам, — это настоящее чудо. — Менеджер сделал паузу и отступил на пару шагов назад. — А значит что? Значит, мы все волшебники, да?

— А-а-а, — все орут изо всех сил.

— И мы будем сегодня волшебно работать, да?

— А-а-а.

— Тогда все в город, и покажите мне волшебную работу.

У меня, как, наверное, у всех людей, было два родителя, четыре прародителя, восемь прапрародителей и дальше в геометрической прогрессии. Я хочу сказать, что у меня было два деда — портрет одного висел в моём доме, а портрет другого не висел. И этот другой дедушка был совсем не революционным, а обычным.

Этот дед пахал землю, потом был раскулачен, отправился в Среднюю Азию и работал там на железной дороге до самой пенсии. Когда его призвали в армию, он выселял чеченчев из Чечни, воевал в Манчжурии и привёз домой в качестве трофея печатную машинку и пряник для моего отца. В сорок восьмом он пережил ашхабадское землетрясение, когда из ста тридцати тысяч человек, населявших этот город, погибло сто десять тысяч.

В начале восьмидесятых город тряхнуло ещё раз, но очень слабо. После первого толчка все высыпали из дома на улицу, потому что второй толчок обычно бывает сильнее. Это была середина дня, дети были в школе, взрослые на работе, и дед оставался дома один. Люди, собравшиеся во дворе, заметили, что нашего дедушки нет, и Дурды — молодой парень, который жил по соседству, поднялся к нему, чтобы узнать, не стало ли плохо старому человеку.