— Уходи, — устало сказал Симон. Он взял зеркало и стал изучать свое отражение. — Ты не можешь мне помочь.

Что это — пришествие или прощание? Его словно испытывали. Но для чего? Что ждет его после этих головокружительных взлетов и страшных падений?

Что это — посвящение или наказание? Что он сделал дурного? Казалось, у него внутри происходит какая-то борьба, конфликт противоречий, и равновесие возможно, только если уничтожить его, Симона.

Иногда ему казалось, что он умирает. Затем бог снова возносил его на вершину горы, и он знал, что он — единственный в своем иступленном восторге из оставшихся в живых.

Покидая гору, он проклинал себя, своего бога и свою жизнь. Однажды ночью он проклял Эли-самаритянина, чьи слова отметили ту грань, когда его жизнь резко изменилась. Он проклинал Эли в отместку, поскольку был уверен, что Эли его проклял. Эли наложил на него проклятие своего ужасного Бога, Бога, которому Симон молился в детстве, Бога, который рад покарать своего.

Симон почувствовал на шее прикосновение холодного пальца.

Проклятие или благословение?

Он вскочил и заметался по комнате, дотрагиваясь до знакомых предметов, словно они могли передать ему свою прочность. Проклятие или благословение — разве они не одно и то же: знаки внимания, оказываемые этим ужасающим божеством, которое обмануло Давида и покинуло Саула, попыталось в беспричинном гневе погубить Моисея; которое сотворило людей, чтобы утопить их, и даровало право первородства не Исаву, а его лживому брату и отдало своего раба Иова на растерзание дьяволу? Еврейские сказители говорили, что когда Всевышний был в гневе, ангелы прятали избранных за Великим Престолом, чтобы Он не мог их увидеть. Он, чья милость и гнев неразделимы. Бог Авраама, которому велел пожертвовать своим сыном, и Моисея, которого хотел уничтожить. Моисей, великий волхв, не знавший своего отца.

Нетерпимый Бог, Бог, обитающий в воздухе и огне. Бог, до такой степени пренебрегающий человеческими ожиданиями, что выбрал царем мальчика-пастуха, и приказал своему пророку жениться на блуднице, и срывал свою злобу на праведниках. Бог, духом которого была птица. Бог, который сказал: «Я создам для них другого пророка после Моисея».

Бог, получающий удовольствие от упрямства. Если бы такой Бог решил выполнить свои обещания, кого бы Он выбрал в качестве Своего орудия как не человека, который в течение двадцати лет упоминал Его имя всуе?

Прощальное слово Гора. Пришествие Адоная.

Симон упал на колени. Он долго молился, рыдая от страха и отчаяния, чтобы мантия Моисея не пала на него и чтобы он смог выдержать ее тяжесть.

Деметрий завел странных друзей. В них не было ничего особенного, наоборот, они были простыми людьми, но именно это и делало их странными. Прежде ему никогда не встречались люди, которые были бедны и вполне счастливы этим. Они смотрели на свою бедность как на некую привилегию и относились с жалостью к тем, кто ее лишен. Это было трудно понять.

Их главой был человек по имени Филипп. С Филиппом Деметрий чувствовал себя в своей тарелке. Так как Филипп был чудотворцем.

Однако, как Деметрий отметил с гордостью за своего хозяина, Филипп не мог летать, или создавать вещи из воздуха, или держать огонь у себя в ладонях. А если все-таки мог, то никогда не пользовался такой способностью. Он занимался более практическими делами — исцелял людей. Деметрий сам был свидетелем этого: человек, который был прикован болезнью к постели, встал на ноги и пошел после одного прикосновения Филиппа. Симон, конечно, тоже мог исцелять людей, но делал это с помощью заклинаний, а не прикосновением. Симон вообще избегал физического контакта с людьми, за исключением мальчиков. Он заявлял, что ему это вредно. Говорили, что Филипп мог исцелять прокаженных. Симон при встрече с прокаженным поспешно разворачивался и шел в противоположную сторону. Деметрий считал это вполне разумным, хотя иногда думал, что быть прокаженным, наверное, несладко.

Филипп не был похож на чудотворца. Он выглядел как обычный человек и не брал денег за свою работу. Говорили, что он мог изгонять демонов. Симон не изгонял демонов. Он знал, как их вызывать, что было, по сути, одно и то же.

Филипп не носил одеяния мага, но пользовался заклинаниями. Деметрий слышал, как он шептал обращения к своему богу. Деметрий спросил, из профессионального любопытства, о заклинаниях и удивился, когда ему сказали, что это вовсе не заклинания. Он принял это на веру, но заметил, что имя, к которому обращались, хотя и было ему незнакомо, должно принадлежать очень могущественному богу. Его попросили держать язык за зубами; это считалось богохульством. Он удивился и замолчал.

Размышляя обо всем этом, он пришел к выводу, что из сказанного ими не понял ничего. Тем не менее они ему нравились: они были доброжелательны и не относились к нему как к рабу. Но они не могли и относиться к нему как к своему. Он подумал, не сделать ли ему обрезание, чтобы вступить в их секту, но после злоключений со священнослужителями Кибелы он трепетно относился к своему детородному органу.

Они верили, что грядет конец света, но формулировали это по-другому. В этом, по крайней мере, был смысл. Добрая половина евреев с надеждой ожидала конца света. Даже Симон начал говорить об этом.

Деметрий задумался. Симон последнее время вел себя очень странно.

Огонь и воздух, свет и огонь. Его лаборатория была храмом, а печь — алтарем, с которого Илия призывал огонь на священнослужителей Ваала, пылающая ветвь Моисея.

Он стоял перед алтарем, Моисей в белом облачении, и призывал огонь.

Он уже не знал, кто он такой. Он отказался от борьбы за собственную личность, сдавшись под натиском непреодолимого Бога. Пусть Бог сойдет к нему, пусть Он даст знак Его выбора, пусть Он овладеет им.

Он призывал очищающий огонь.

Он вышел за пределы собственного тела. Внутренний огонь превратил его в тонкую пористую оболочку, сквозь поры которой его дух источался подобно свету, и, как свет, выходя из крошечного источника, он постепенно заполнял собой все пространство, пока весь мир не заполнился им. В нем было все. Все радости, все горести, все мысли в мельчайших деталях, все моря и горы, все, что могло быть на свете и чего быть не могло. Он был близок к небесам. Вращение всех семи сфер подчинялось ему. Луна была кольцом на его пальце.

Он отдыхал. Его работа была завершена. Он не знал, как долго он отдыхал, — время было частью его. Позволив сознанию перейти в сферу времени, которое он в себе содержал, он осознал мысль. Мысль заключалась в том, что он смертен.

Это причинило ему страдание. Над ним было Другое. Он стремился к Другому.

Другое снизошло к нему.

Эли, взломав тяжелую дверь через несколько секунд после взрыва, подумал, что оказался в преисподней. Потом свежий ветер, ворвавшийся в открытую дверь, рассеял дым и задул огонь на пылающих занавесях, и Эли увидел.