Хотя отдых в Железноводске был самым ярким событием моейсемилетней жизни, воспоминания о нем остались не очень счастливые и надолгостали поводом для игр и фантазий, о которых я хочу в заключение рассказать.

Я всегда знал, что я самый больной и хуже меня не бывает, ноиногда позволял себе думать, что все наоборот и я как раз самый лучший, самыйсильный, и дай только волю, я всем покажу. Воли мне никто не давал, и я самбрал ее в играх, которые разворачивались, когда никого не было дома, и вфантазиях, посещавших меня перед сном.

Первая игра появилась еще до санатория, после того какбабушка ткнула пальцем в телевизор, где показывали юношеские мотогонки, ивосторженно сказала:

— Есть же дети!

Эту фразу я слышал уже по поводу детского хора, юныхтехников и ансамбля детского танца, и каждый раз она выводила меня из себя.

— А я их обгоню! — заявил я, притом что даже намаленьком велосипеде «Бабочка» ездил с колесиками по бокам заднего колеса итолько по квартире.

Разумеется, я не думал, что могу обогнать мотоциклистов, номне очень хотелось сказать, что я обгоню, и услышать в ответ: «Конечно,обгонишь!»

— Ты?! — презрительно удивилась в ответбабушка. — Да ты посмотри на себя! Они здоровые лбы, ездят на мотоциклах,тебя, срань, плевком перешибут!

Я замолчал и придумал такую игру: когда бабушка давала мнетарелку с нарезанным кружочками бананов, я представлял, что это мотоциклисты.

— Да мы все здоровые, ездим на мотоциклах, тебя плевкомперешибем! — говорил я за первый кружочек, представляя, что это самыйглавный мотоциклист-предводитель.

— Ну попробуй! — отвечал я ему и с аппетитомсъедал.

— А-а! Он съел нашего самого главного! — кричалиостальные кружочки-мотоциклисты, и из их толпы выходил на край тарелкиследующий самый главный предводитель. Есть простых мотоциклистов былонеинтересно.

— Теперь я самый главный! — говорил второймотоциклист. — Я перешибу тебя!

Под конец на тарелке оставался последний кружок, которыйоказывался самым главным предводителем из всех. Он обычно дольше всех грозилсяменя перешибить, дольше всех умолял о пощаде, и его я съедал с особымаппетитом.

Такой же игрой была расправа с врачами, которых я не толькоказнил в туалете поезда, но и сбрасывал с балкона, слепив их предварительно изпластилина. Санаторий «Дубровка» сделал мои игры куда более изощренными. Пока ябыл там, я принимал события такими, какими они были, не думая, нравятся они мнеили нет, и о самых неприятных происшествиях вроде крови из вены илипоцарапанного носа забывал, как только они исчезали в недалеком прошлом. Домаже я припоминал все…

Оставшись один, я набивал карманы старыми батарейками отприемника, надевал на голову десантный берет, подаренный дедушке на концерте вармейской части, брал в руки большой деревянный нож для бумаги и врывался вспальню, представляя, что это санаторий. За спиной у меня были воображаемыедесантники. Все они были моего возраста и беспрекословно слушались. Среди нихбыли Заварзин и Куранов.

— Вперед! — кричал я, и десантники с крикамизанимали отделение.

— Это он! — в ужасе вопили разбегавшиесямедсестры. — Савельев с десантниками!!!

Я выхватывал из карманов батарейки и швырял их одну задругой под шкаф, под трюмо, под бабушкину кровать. Это были гранаты. Ба-бах!Ба-бах! Взрывалась столовая, разлетался пост медсестры, в куски разносилопроцедурный кабинет. Ба-бах! Бабах! Летела по коридору отварная рыба, сыпалисьразделявшие палаты стекла, звенели рассыпавшиеся по полу шприцы и иглы.Десантники топтали их сапогами и спрашивали, что делать дальше.

— Этих ловите! — кричал я, указывая пальцем навоображаемые спины убегавших медсестер.

— Не надо! Мы больше не будем! — умоляли медсестры.

С ними вместе молила о пощаде добрая Катя. Но у нее в глазахбыла вместо ужаса надежда. Она знала, что я не трону ее.

— Эту отпустите. Пусть укроется в торцевой, —приказывал я, и десантники прятали Катю от пуль за коробками с кубиками. —А этих вяжите!

Злых медсестер десантники связывали по рукам и ногам искладывали рядком между сломанным фикусом и разбитым телевизором, которому несуждено было больше показывать первую программу.

— Ну что? — сурово спрашивал я, щекоча медсестерпод подбородком острием своего ножа. — Поняли, с кем дело имеете? Смотритене обосритесь, а то отмывать вас потом…

Перед сном я обычно расправлялся с Лордкипанидзе. Япредставлял, как он делает мне «бубенчики», и нажимал пальцем на ладонь. Этоозначало, что я нажал кнопку воображаемого дистанционного пульта. В блестящемлинолеуме палаты открывались маленькие люки, и из них, грозно шипя и извиваясь,выползали огромные кобры с рубиново-красными глазами и в фуражках с высокимитульями. Кобр в фуражках я видел на рисунке в газете. Одну звали Пентагон, адругую НАТО. Они понравились мне своим хищным видом и в фантазиях стали лучшимидрузьями и заступницами. Шипя и скаля ужасные пасти, они обвивали Лордкипанидзеи, преданно глядя на меня красными глазами, ждали одного слова, чтобы задушитьего или закусать до смерти. Но в палату вбегала в синем с цветочками платье Оляи тихо говорила:

— Ну, Саш…

Я задумывался, нажимал на пульте другую кнопку, и кобры,разочарованно шурша, уползали в свои люки. Лордкипанидзе падал на колени, а янебрежно указывал на Олю и говорил:

— Ей спасибо скажи, а то жрали бы тебя с рассвета дозаката…

Фантазии будоражили меня так, что я не мог заснуть, сновавспоминал обиды и снова разворачивал перед глазами красочную месть, котораякончалась обычно мольбами о пощаде и снисходительным прощением. Фантазии такиепосещали меня очень долго. В санаторий бабушка ездила со мной три года подряд.

Я много болел и, по прогнозам бабушки, должен был сгнитьгодам к шестнадцати, чтобы оказаться на том свете. Тот свет виделся мне чем-товроде кухонного мусоропровода, который был границей, где прекращалосьсуществование вещей. Все, что попадало в его ковш, исчезало до ужасабезвозвратно. Сломанное можно было починить, потерянное — найти, о выброшенномв мусоропровод можно было только помнить или забыть. Если бабушка что-тоотбирала, я знал — пока не закрылся ковш, вещь существует, есть надеждавыпросить ее обратно или хотя бы еще увидеть; если ковш закрылся, существованиеотобранного прекратилось навсегда.