Таня сдержала смешок — вспомнила знаменитую повестку Ходорковскому с известной циничной опечаткой в слове «свидетель». Столбов слегка улыбнулся.

— Вам, бля, хаханьки, — вздохнул олигарх, — а мне каково? Ну, он так успокаивает, сука, типа мы тебя, если что, в обиду не дадим, но и ты соображай. Спрашиваю, где бумажка-то лежит? Он — трудно сказать, может даже в запасниках нашего музея. Я брякнул: «Можно, я эту заяву куплю?» Триста тысяч евриков за одну бумажку. Саныч злится, но очень уж притворно, как разводила на гоп-стопе. «Да ты чо, совесть потерял? Это тебе не лихие девяностые, чтобы документы покупать. Ты еще мне этого шофера за сто баксов закажи. Нет уж, пусть бумажка лежит где надо». Ну и….

— Ну и…? — спросил Столбов, разливая водку — Короче, этот Фонд получил от меня одноразово триста тысяч, да еще по сто тысяч каждый месяц буду накидывать. А заява все равно у них осталась. Вот гадай, когда придет мне повестка как «сидетелю».

— Ну, за то, чтобы почтальон заблудился, — предложил Столбов, явно не любивший застоя.

Опять вздрогнули. Ирина, опасаясь чистой водки, быстро смастрячила «отвертку» с доминированием апельсинового сока.

— Понимаешь, Миша, вот в чем все говно: не знаешь, когда и чего им от тебя понадобится. Вроде все заплатил, даже с перебором. Нет, все равно какая-нибудь бумажка у них на тебя припасена. И сами, суки, тариф не назовут, это ты должен их намеки понимать. А не поймешь по тупости или с куража, так они быстренько тебя подвинут с твоего дела и постараются найти на него своего попку, чтобы намеки с закрытыми глазами видел. Потому наш бизнес на чемоданах весь и сидит: не знаешь, чего от тебя нужно. И не только бизнес.

Луцкий насадил на вилку соленый гриб, но до рта не донес, со звяком бросил вилку на тарелку, освободив ладонь для бурной жестикуляции.

— Вот смотри, Миша. Возьмем моего работягу. Идет он с работы, пусть и не бухой, его мент остановил, и уже понятно — мусорку нужно с него денег стрясти или посадить, чтобы закрыть висяк. И стрясет, и посадит, как захочет. Теперь возьмем меня. Меня, владельца, бля, заводов-пароходов. И оказывается — та же в точности херня. Вот вызывает меня какой-нибудь Саныч. С какой целью, спрашивается? А все с той же, что и у мента. Или денег стрясти, или посадить, а, посадив, все отобрать, растащить по кускам. Сами ничего создать не умеют, только чужое хапать.

— Это кто такие? — спросила Ирина.

Таня посоветовала ей чаще смотреть новости, блок официальных событий.

— И ведь все знают, — продолжал возмущаться Луцкий, — знают, сколько у них положенная зарплата и сколько в реале и бабла, и замков в Испании. Нарочно система выстроена, чтобы перец из известной конторы или мент с зарплатой сто тысяч в год квартиры бы покупал за три лимона баксов. Нет охоты хоть чего-то делать, когда понимаешь: эти суки всегда на коне. Так и будут доить страну, пока еще раз не развалится. Кто бы, бля, скрутил их, паразитов?

— А если найдется, кто мог бы скрутить, — лениво заметил Столбов, перемешивая ложкой наваристую уху, — так тебя тот же Саныч вызовет и прикажет дать лимон на спасение стабильности и демократии в России.

— Вот я не то чтобы верующий, — тихо и отчетливо сказал Луцкий, — но вот ей богу, если найдется нормальный мужик… Без завихрений, которому надо искупать сапоги в Индийском океане и которому все однозначно… Короче, коль нашелся бы, кто даст стране честный порядок, — я б ему два лимона дал.

— Ну, смотри, никто тебя за язык не тянул, — тон Столбова стал неожиданно серьезным, — я запомнил.

— Саныча мне отдай, ладно? — хохотнул Луцкий, метким гарпунерским ударом вилки наколов два толстых кусочка грудинки. — Уж я его…

— Нет, — столь же серьезно сказал Столбов. — Ты ж сам только что толкал про честный порядок. Либо честный, либо счеты сводить. Ты знаешь, я сам все старые обиды простил. Значит, и другие могут.

За столом опять установилась пауза. И тогда Таня, набравшись решимости, сказала сама:

— Насколько я поняла, имя Саныча — Павел.

Столбов кивнул. Луцкий не удержался от удивленного «да».

— Федорыч, ты, если хочешь, можешь с Татьяной Анатольевной и дальше в угадайки поиграть, — предложил Столбов. — Называй остальных своих обидчиков по косвенным признакам.

— Иваныч, — после некоторых раздумий произнес Луцкий, — Коллекционирует трубки, переехал из Питера в Москву в две тысячи четвертом году.

— Сергей, — после короткого раздумья сказала Таня, — генерал-лейтенант, президент Фонда «Безопасность двадцать первого века».

— Хорошо, — сказал Луцкий. — А что про меня скажешь? Что мне можно вменить?

И олигарх, и его «юридический эскорт» смотрели на Таню с интересом, Столбов — почти равнодушно.

Таня задумалась, стараясь не обидеть.

— Если вы про настоящие скелеты в шкафу, а не заяву шофера Филимонова, то это разве Усть-Катайский ГОК, в девяносто восьмом году. История давняя, а главное — без трупов. Но, как я слышала, прежний хозяин, Романенко, отдал вам акции после предложения, от которого невозможно отказаться.

Луцкий хохотнул, не то чтобы нервно, скорее удовлетворенно.

— Ценные кадры у тебя, Мишка. Мои-то барышни, они Камасутру только знают (девки недобро зыркнули на Татьяну, но вернулись к закускам). Может, ты знаешь, что делать со всем этим?

Таня дипломатично ответила, что полностью не знал даже Чернышевский, хоть и в заглавии его романа «Что делать» и отсутствует вопросительный знак…

* * *

Ночной ужин завершился через полчаса, по инициативе Столбова. Он сказал, что охота начнется с рассветом, в восемь утра он никого трясти не будет, кто встанет, тот и постреляет…

Насчет того, кого стрелять, возник легкий спор.

— Ты же мне кабанчика обещал, — настаивал Луцкий.

— А условие помнишь? В феврале приезжай, когда гон начался. А сейчас кабанчики уже свинок покрыли, охота по уму запрещена.

— У тебя же егерь высшего класса. Подскажет, где кабанчик, где свиноматка.

— Егерь молодец, да пуля — дура. Еще застрелишь супоросую свинку, постыдное дело. Я так думаю, тебе после Саныча хищников пострелять будет охота.

— Волчишек или мишку?

— Не. Мишек тут только двое осталось, я вот все ищу медведицу молоденькую, чтоб совсем не перевелись. Хочу, чтобы охотхозяйство вложилось хоть на четверть — нечего к халяве приучать. И волков поблизости нет. Могу предложить киску.

Луцкий предсказуемо хохотнул: мол, сам двух прихватил.

— Зато с моей повозиться надо. Это, верно, даже не киса, а кот — больно, сволочь, матерый. На прошлой неделе лосенка заел. Мамаша родила, только отошла кору подрать, а он уже с елки сиганул. И представь, лосиха не смогла отбить, вот такая наша северная тигра. Как, соблазнил?

— Ага, — ответил Луцкий.