— Так, значит, я должна поцеловать вас, чтобы вы могли заставить себя остановиться перед соблазном?

— Вы оказали бы большую услугу многим женщинам. Дело в том, что если я научусь сдерживать себя, то, несомненно, сумею избежать брачных уз или, по крайней мере, дуэлей.

— Но ведь в нашем случае это вы должны меня соблазнять, — напомнила ему Анджела и тотчас пожалела об этом.

Совсем не стоило усложнять свое и без того непростое положение!

— Я даю вам шанс исправить меня. Ведь женщины всегда хотят этого. Изменить мужчину, исправить законченного шалопая…

— Всем известно, что вы хуже шалопая.

— Значит, тем я в большей степени нуждаюсь в исправлении, — кратко парировал Филипп.

— Вы просто невозможны. Вам об этом известно?

— Да, скорее всего именно поэтому я вам и нравлюсь, — добавил он со своей дьявольской улыбкой.

Боже, как она будет скучать по этой улыбке! — Вы ошибаетесь, — твердо ответила она.

— Анджела, — с шутливой серьезностью произнес Филипп, — мы уже говорили с вами о том, что грешно лгать в церкви.

— Значит, я не должна лгать в церкви, но имею право целовать мужчину, который не является моим мужем?

— Я уверен, что этому можно найти какое-то логичное объяснение, но мне трудно думать об этом на пустой желудок.

Они встали и направились к выходу. На этот раз, идя по проходу, они старались не касаться друг друга. И Анджела была этому рада. Конечно, они могли шутить, говоря о соблазне и совращении, преследующем самые праведные цели, но что, если все эти слова — лишь дымовая завеса, маскирующая истинные желания?

У дверей часовни их ждала аббатиса. Она была в таком же сером платье, как все монахини монастыря, и этот цвет неплохо сочетался с сединой ее волос. Она была далеко не молода — возможно, ей было около шестидесяти, но до сих пор оставалась очень интересной женщиной. У нее были удивительные глаза, строгие и в то же время добрые — ярко-зеленые, лучистые, обрамленные темными ресницами.

— Лорд Хантли, может, мы с вами пройдемся, пока Анджела готовит вам завтрак?

— Конечно, леди Кэтрин, — ответил он, и это был единственно возможный ответ.

Анджела поклонилась аббатисе и исчезла в холле. Когда Филипп вновь обратил свое внимание на аббатису, то заметил на ее губах слабый след понимающей улыбки.

— Я вижу, вы чувствуете себя гораздо лучше.

— Да. И я очень благодарен вам за проявленную заботу.

— Это наш долг, — ответила она. Они шли по коридору в направлении его комнаты. — Похоже, вам нравится здесь. Может, вы подумаете о том, чтобы принять послушание? Здесь неподалеку есть мужской монастырь.

Прежде чем ответить, Филипп закашлялся, подавляя усмешку.

— Не думаю, что мне подойдет такая жизнь, хотя, вероятно, не следует говорить такие вещи.

— Напротив. На мой взгляд, цель жизни заключается в том, чтобы знать и видеть свой путь и твердо следовать ему. Религиозная жизнь — та, какой мы живем здесь, в монастыре, — конечно, подойдет не каждому.

Теперь Филипп понял, что они говорят уже не о нем, а об Анджеле.

— И, тем не менее, каждый находит у вас радушный прием, независимо от того, что привело его сюда.

— Мы здесь не судим, а просто предлагаем покой и защиту.

— Анджела сказала мне, что еще не приняла постриг.

— Похоже, она очень откровенна с вами, — задумчиво произнесла аббатиса.

— Но разговоры спасают от скуки, здесь не так много развлечений.

— Да, разговоры или игра в карты, — добавила она. — Я вчера вечером случайно проходила мимо вашей комнаты.

— Наверное, карточные игры у вас под запретом, — сказал Филипп, настраиваясь на то, чтобы выслушать нравоучение на тему страшной греховности попыток соблазнить женщину в стенах монастыря.

— Под запретом, — согласилась настоятельница. — Помнится, ваша матушка любила играть в карты.

— Правда? — Филипп даже остановился от удивления.

Меньше всего он ожидал услышать такие слова от аббатисы. Он давным-давно оставил надежду узнать что-либо о своей матери, которая умерла, родив его и брата.

— Неужели отец вам ничего о ней не рассказывал? — спросила настоятельница, когда они продолжили свой путь.

— Ни словечка.

Его отец никогда не говорил о своей покойной жене. Филипп знал лишь имя матери, которое он увидел в семейной Библии, когда ему было десять лет. В этом возрасте он был достаточно любопытным, но понимал, что отца об этом лучше не спрашивать. Филипп никогда не задумывался о том, что она была живым человеком, со своими желаниями и предпочтениями, симпатиями и антипатиями, и о том, что он мог унаследовать некоторые ее черты.

— Думаю, что вашему отцу было слишком больно говорить о ней, ведь они так любили друг друга.

Филипп едва удержался от желания вновь остановиться. Разве мог его отец вообще кого-нибудь любить? Вновь потрясающее открытие.

— У меня создалось впечатление, что это был скорее брак по расчету. Он получил наследника, и не одного, поэтому у него не было необходимости жениться еще раз. Я никогда не думал, что он действительно любил ее.

— Ну, так говорили в свете, — засмеялась леди Кэтрин. — Ваш отец был такой скрытный и сдержанный, а вот матушка, наоборот, была раскованной и довольно своенравной. Мэдлин любила танцевать, могла до самого утра играть в карты. Они были полной противоположностью друг друга. Но стоило увидеть их вместе… и все становилось ясно.

— Вы хорошо ее знали?

— Мы обе занимались благотворительностью, в одном из таких комитетов я с ней и познакомилась. Но я достаточно хорошо знала Мэдлин, чтобы увидеть в вас некоторые ее черты.

— В самом деле?

Он не хотел, чтобы настоятельница догадалась, как сильно он всегда хотел узнать что-нибудь о своей матери, но упустить такую возможность он не мог.

— У вас, ее глаза, ее бесшабашность, любовь к шумным веселым компаниям и полное неприятие одиночества. Она никогда не была замешана ни в каком скандале, но всегда была в шаге от него. Она была очень жизнерадостной женщиной и, что удивительно, несмотря на свой титул, никогда не ставила себя выше остальных.

Филипп еще некоторое время двигался в полном молчании и раздумывал над тем, почему же он ничего не знал о своей матери и никогда никого не расспросил. Интересно, а что знает о ней его брат-близнец?

Попрощавшись у дверей его комнаты, настоятельница отправилась по своим делам, а Филипп, закрыв дверь, подвинул стул к окну и погрузился в размышления.

Его отец слишком сильно любил мать. Так сильно, что когда она умерла, подарив жизнь Филиппу и его брату Девону, у него не осталось любви на сыновей. «Значит, — подумал Филипп, — любовь даруется человеку в ограниченных количествах».