Я почувствовал, как ее ногти хищно впились мне в затылок, прерывистое дыхание обожгло мое плечо, губы приникли к шее. Гадина-Страшная боль пронзила мне шею, из горла вырвался отчаянный вопль.

Гнилой вкус во рту, в глотке, под языком. Все эти чудовищные видения, жуткие призраки, истлевшие мертвецы. Я начал стонать, пытаясь стряхнуть с себя этот назойливый кошмар. Моя рука ощутила влажное пятно на подушке, я хотел было повернуться, чтобы взглянуть, но мне помешала боль в затылке; я только и понял, что мои пальцы угодили в блевотину. Перед глазами чередой проплыли смутные образы — скалились какие-то маски, раздавались утробные смешки. Это потешались надо мной. И еще меня придавила невыносимая усталость, как будто я долгие недели работал в шахте без единой минуты отдыха. Боль в пояснице, в ногах, в груди. И в затылке. Я болен.

Желудок горел огнем. Шею нестерпимо жгло. Уцепившись за край постели, я смог перевалиться на пол, отдохнул минутку и пополз на четвереньках в сторону ванной. Это заняло у меня дикое количество времени. Открыть кран. Наверное, я уснул. Меня привела в чувство горячая вода, она обожгла руку, свесившуюся в ванну. Теперь раздеться. И поскорее нырнуть в это вожделенное тепло, чтобы забыть о саднящей боли ран. Прямо с головой, лишь бы смягчить тупые удары палицы внутри черепа.

— Ничего себе!.. Мне холодно.

Вода ледяная, наверное, я долго проспал в ванне. Уткнувшись лицом в кафель.

— Муж хотел вызвать полицию, это я его отговорила. Простыни изгажены вконец, как я их буду теперь отстирывать, скажите на милость? Я даже не про рвоту и не про кровь, но ведь пододеяльник весь изорван. Ваши гадости меня не касаются, но здесь все-таки не бордель, мсье!

Голос удалился, и я понял, что хозяйка вышла из ванной и раздвинула в комнате шторы. За окном было светло. Боль снова впилась в мозг, до меня теперь долетали лишь смутные отголоски речи. Это заставило меня подняться на ноги в холодной воде; так я и стоял, не в силах двинуться, дрожа и стараясь не упасть. Хозяйка вдруг оказалась рядом, она протянула мне полотенце. И я увидел ее изумленное лицо. Она оглядывала мое тело. Мою неприкрытую наготу. В зеркале над раковиной я смутно различил чью-то жалкую зеленоватую фигуру и понял, что это мое отражение. Грудь была исполосована кровавыми бороздами. А когда я получше утвердился на дрожащих ногах и сфокусировал взгляд, то заметил свежую, сочащуюся кровью рану. На шее.

Я мало что понял из рассказа хозяйки — до того, как она выставила меня вон, — разве что самое главное. Ситуация начала постепенно проясняться.

— За два дня у вас заплачено, но полдень уже миновал, значит, вы как бы оставили номер еще на сутки.

— Погодите… Сегодня какой день?

— Пятница, мсье. Пятница, два часа дня. Уж не знаю, что за оргию вы тут устроили, но вообще-то… Вы явились с той девицей в четверг, часов в пять утра. Она ушла почти сразу, кажется, через пару часов, и ничего не сказала, только уплатила по двойному тарифу, вот мы и подумали, что вы хотите оставить за собой комнату еще на день.

— Но не мог же я проспать целые сутки!..

Хозяйка взглянула на часы.

— Проспать… Уж не знаю, чем вы тут занимались, если поглядеть на простыни, но вы просидели взаперти ровно… тридцать шесть часов. И не вздумайте скандалить, скажите спасибо, что мы не вызвали полицию, когда увидели вас в таком состоянии; надеюсь, вы не откажетесь оплатить третий день, ведь у нас расчетный час — полдень.

Ничего не соображая, я вынул деньги из кармана.

— И не забудьте о простынях.

Палица все еще жестоко долбила мозг. Я болезненно зажмурил глаза, увидев солнце в вертящейся двери холла.

— С вас еще за бутылочку «Эвиана» и полбутылки шампанского.

От пачки осталось всего четыре бумажки по пятьсот франков. Я добрался до конторки и вручил их ей. Наверное, этого было достаточно, раз она смолчала. Но только выйдя на улицу, я реально почувствовал, что уплатил по счету.

Улица. Пятница. 14 часов. Подлое солнце бьет в глаза. Последняя улыбка той безумной. Укус. Джордан. Пятница. Тротуар кренится у меня под ногами.

За окнами кафе суета посетителей. Отрыжка от шампанского. Солнце.

— Что закажете?

Откуда я знаю. Горячую ванну. Пятница…

— Что закажете?

Рвоту! У меня больше нет денег. На улице солнце палит как ненормальное. Выйти отсюда.

Солнце палит. Джордан. Она целует ему руку, не кусая. Жерар, Фред, байкеры. А Этьен? Вход в метро.

Здесь прохладно. Я сажусь на скамейку, шум поездов разрывает мою голову. Пятница. «Кровавая Мэри». След зубов на шее. Я не вижу себя в зеркалах… Пятница.

— А Бертран?

Я болен. Я опоздал. Бертран в темнице, на соломе. Ты ведь меня не бросишь!.. Мне нужно поспать. Только не здесь на солнце. От него так болит голова. Пятница. Я опоздал.

Я отыскал в кармане свернутую бумажку — тот номер телефона. Бертран ждет. Я не опоздаю, Бертран. Просто передам тебе эстафету. Теперь твой черед.

— Мне нужна… монета. Всего одна монетка, мсье. Чтобы позвонить. Умоляю вас!

Прохожий пожимает плечами, глядя на мою загаженную одежду, отекшую морду, заплывшие глаза, дрожащую протянутую руку.

— Ты уверен, что это для звонка?

И он вынимает монету в десять франков, которую я судорожно хватаю из страха, что он передумает.

Сорок пять минут я торчал прямо посреди площади Шатле, созерцая круговерть машин, в ожидании той, что откроет передо мной дверцу. Сорок пять минут на этом адском пекле. Старый черт не оставил мне выбора. Я едва успел прийти в себя и снова научиться передвигать ноги. Наконец рядом посигналила синяя BMW. Внутри, в полумраке, находились четверо. Среди них я увидел Бертрана. Как только я сел, машина тронулась и покатила к набережной. На заднем сиденье я оказался рядом с охранником, который отделял меня от моего друга. Старик сидел впереди; он бросил короткие указания шоферу и обернулся ко мне со странной тревожной улыбкой, на которую я не отреагировал. Бертран протянул мне руку, и я молча крепко пожал ее. Он сказал:

— Неважно выглядишь.

Я пристально взглянул на него самого: что-то непохоже было, что он претерпел муки, которые я навоображал себе в редкие часы ясного сознания.

— С тобой прилично обходились?

Бертран не успел ответить, старик атаковал меня вопросами. Слишком напористо для того призрака, которым я стал с прошедшей ночи, для моего разбитого, измученного тела, для ушей, не переносивших шума голосов, для глаз, ослепленных июньским солнцем. Пока машина шла по мосту к левому берег); мне только и удалось сказать:

— Я мертвец. Я вернулся из царства мертвых, чтобы терзать живых. Но скоро и вы станете одним из наших.