– Доброе утро, Вероника Анатольевна, – поздоровалась с ней одна из ее сотрудниц.

– Доброе, – улыбнулась Ника и, вспомнив наказ матери, попросила: – Зайдите ко мне. Еще раз пройдемся по всем документам.

По дороге к себе в кабинет Ника обошла залы, проверила температуру воздуха, влажность, на всякий случай подергала окна. «Впрочем, все равно все зависит от сигнализации!» – напомнила она сама себе и направилась на рабочее место. Проходя через центральный зал, она привычно взглянула на небольшую картину в дорогой раме. Картина висела особняком, освещенная специальными галогеновыми лампами. На бледно-салатовой стене она сверкнула золотым огнем – казалось, кто-то украдкой плеснул дорогой краской. Взгляд в ту сторону стал обычаем. Когда-то он сопровождался вздохом отчаяния, сожаления, потом появились нотки обреченности. Сейчас он нужен для того, чтоб проверить наличие шедевра на стене и безмолвной констатации: «Это же история в моей жизни». И в этом уже не осталось никаких эмоций.

Да, история была. Егор Бестужев, ушедший в ночь и пообещавший вернуться, пропал. Ника никогда больше его не видела, никогда с ним не разговаривала. Она ничего не смогла узнать от его матери – та в город больше не вернулась. Поговаривали, что, погостив у родственников, она уехала за границу. И что сын уехал вместе с ней. Некоторые считали, что это всего лишь слухи. Первое время Ника ждала, понимая, что расспрашивать сейчас ни о чем нельзя – нельзя привлекать внимание. Потом она уехала в Москву поступать, и там как-то все завертелось – Егор Бестужев и все связанное с ним вдруг ей стало казаться чем-то совершенно нереальным. Ника вдруг стала думать, что трагедия семьи Бестужевых не имеет никакого отношения к ней. Просто так совпало, что Егор и она дружили, Калерия Петровна была влюблена в его отца и в тяжелую минуту смогла выручить Егора. То, что случилось тогда между ними, Ника перестала воспринимать как что-то знаковое. «Так сложилось!» – твердила она себе и старалась не думать об исчезновении Егора. Ей казалось, что с ним все в порядке, просто отпущенное им время истекло. И наступил черед других событий. Как долго она любила его в воспоминаниях – трудно сказать. Во всяком случае, ухаживание аспиранта по имени Иван она восприняла с готовностью.

Как Ника ни любила родной Славск, но командировок она ждала. Кроме того, отношения с Калерией Петровной иногда достигали критической отметки, и лучшим выходом из положения было исчезновение из дома. Поездка, даже самая сложная и длительная, но которая все равно оканчивалась возвращением домой, походила на развлечение. И Ника всеми силами это развлечение продлевала. Начиналось все со сборов. Первым правилом, которое выполнялось неукоснительно, было завершение всех необходимых и, что важно, неприятных дел. Уезжать Ника предпочитала с сознанием выполненного долга – счета оплачены, бумаги подписаны, письменные распоряжения отданы. Все домашние дела – продукты и необходимые лекарства для мамы, оплата вперед всевозможных коммунальных услуг, – это тоже выполнялось. Ника обязательно затевала уборку и стирку в доме. И лишь завершив все дела, она приступала к сборам. Путешествовать Ника предпочитала в «полной боевой готовности». Для поездок был куплен дорогущий модный чемодан, напоминающий сейф, и к нему в пару дорожная сумка. Эти покупки стоили дорого – квартальную премию, но ни разу Ника не пожалела об этом. Когда она появлялась на вокзале или в гостинице, сразу становилось понятно – дама не только состоятельная, но и со вкусом к жизни. Ее багаж был не только дорогим и модным, но и удобным. Ника как музейный работник зарабатывала мало. Только в последнее время комбинат, об истории которого рассказывала большая часть экспозиции, вдруг стал щедрым и приплачивал сотрудникам приличные суммы. Ну и Министерство культуры выдавало премии. Иногда в рамках дозволенного музей устраивал коммерческие мероприятия. Ника следила за соблюдением законности, но полученные суммы исправно распределяла между сотрудниками. Она понимала, что на «культурные» деньги не проживешь. Одежда, которую она укладывала в свой роскошный багаж, была скромна. Что-то она покупала на распродажах, что-то шила мама, что-то передавала из Москвы Наташа Шевцова. Подружка в деньгах не нуждалась, ходить по магазинам обожала и иногда вспоминала про Нику. А та, по счастью худая, имела пристрастие к обуви – ее хоть и немного, но вся она отменная.

– Я все-таки правильно тебя воспитала, – заметила как-то Калерия Петровна, наблюдая, как дочь держит над паром дорогие замшевые мокасины.

– Ну не выбрасывать же их. Они почти новые, только два раза под дождь попали, – ответила Ника.

В поездку она всегда брала множество кремов, фен и щипцы для завивки волос, большой маникюрный набор и маленький сет для педикюра. Лак для волос, лак для ногтей, средство для укладки – без этого она из дома не уезжала. Иногда складывалось впечатление, что там, куда она едет, ее ожидают сплошные публичные выступления или свидания. Хотя на самом деле она большую часть времени проводила в запасниках, пыльных хранилищах или на совещаниях среди таких же, как она, безвозрастных, слегка потухших внешне женщин. Ника частенько обводила их взглядом и мысленно восклицала: «Господи, научи карьеру делать и бусы жемчужные носить!» Судя по коллегам, этот талант достался немногим.

Все эти привычки, помогающие быть в форме, были бы прекрасны, если бы они получили прописку в обычной жизни. Но нет. В обычной жизни Вероника Анатольевна могла до работы добежать в старых шлепанцах, а глаза накрасить к вечеру, если узнавала, что пожалует кто-то из городского начальства. В обычной жизни она имела вид блеклый, сосредоточенный, слегка рассеянный. И только в командировках она становилась другой женщиной – элегантной, наделенной вкусом и обаянием. Наверное, за это и любила поездки Ника Одинцова – за возможность побыть в чужом теле, в чужой шкуре, с чужим лицом. Она любила их за возможность помечтать, за обманчивую близость возможных перемен. Эти ее поездки стали побегом от реальности, с которой она срослась, но от которой уже ничего не ждала.

Итак, вечером она собирала вещи. Мать, Калерия Петровна, сидела тут же в кресле и внимательно следила за дочерью. Им обеим нравился этот процесс. В этом было что-то суетное, женское, но очень трогательное. Дочери, которая укладывала в дорогой чемодан множество «штучек», хотелось показать, что она не только умеет хорошо работать и руководить, но и следит за собой, понимает, что ее карьера требует внимательного отношения к себе. Ей хотелось, чтобы мама поняла, почувствовала, что там, куда едет сейчас дочь, существует свой дресс-код, что там свои, очень высокие требования к внешнему виду, что там обращают внимания не только на деловые качества, но и на умение «себя подать». Ника хотела, чтобы мать гордилась ею, гордилась ее статусом, а внешний вид, тело и есть выражение этого статуса.

– Ты Олегу позвонила? – спросила как бы между прочим Калерия Петровна, изучая этикетку на какой-то баночке.

– Позвонила, мама, – терпеливо ответила Ника.

– И что?

– Ничего. Поговорили.

– Ника, разве он плохой человек?

– Да кто ж его знает? – рассмеялась Ника. – Может, и хороший, но только мне не нравится.