И Вышинский, и обвиняемые неоднократно вспоминали о социальной напряженности в годы первой пятилетки. Например, Каменев заявил, что в 1932 году он был уверен, что «непреодолимые трудности в стране, состояние кризиса в экономике, крах экономической политики, проводимой партийным руководством», продемонстрируют ошибки сталинской политики. Напрасные надежды Каменева были под стать страхам Сталина. Он также понимал, что страна охвачена недовольством. Как напомнил суду Вышинский, Сталин предсказывал, что «остатки умирающих классов» будут пытаться мобилизовать «отсталые слои населения» против советской власти. В 1936 году «отсталые слои» были повсюду: среди голодных колхозников, недовольных рабочих, бывших кулаков. Навязчивая идея партии о «замаскировавшихся» врагах являлась прямым отражением этих страхов. Каменев признался, что Троцкий говорил ему, что в случае войны «наша задача объединиться и возглавить недовольные массы». Было ли это вымыслом? Если да, то такое развитие событий могло стать реальностью, это было бы следствием социальных и экономических преобразований в стране, отражало историю борьбы между фракциями в партии и усиление фашизма.

Обвиняемые были вынуждены не только признаться в деяниях, которые они никогда не планировали или не совершали, но и восхвалять Сталина. Лесть в адрес руководителя государства на этом судебном процессе достигла небывалых высот. Задал тон Вышинский: он прославлял великую победу «ленинско-сталинской генеральной линии», «великого Сталина», «товарища Сталина, великого исполнителя и хранителя последней воли Ленина». Зиновьев назвал Сталина «могучим дубом», окруженным «молодыми деревцами», такими как Киров. Зиновьев якобы сказал Рейнгольду: «Недостаточно повалить дуб. Все молодые дубы, растущие вокруг, нужно также срубить». Рейнгольд в свою очередь заявил, что зрелое руководство сделано из слишком прочного гранита, и вряд ли можно ожидать, что среди него произойдет раскол. Неизвестно, придумали эти банальные комплименты сами обвиняемые, или плохо образованные следователи НКВД заставили их запомнить эти эпитеты, но все обвиняемые утверждали, что Сталин является центральной фигурой в руководстве и «его нужно физически уничтожить» прежде всего. Обвиняемые не только отдавали дань уважения политике Сталина, но также отрицали, что предлагали ей альтернативу. Ни присутствовавшая на этом процессе публика, ни те, кто следил за ходом суда в стране и за ее пределами не нашли бы здесь «нового курса»[24]. Вышинский упирал на то, что, что обвиняемые не были социалистами, а являлись преступниками и убийцами, движимыми исключительно ненавистью к Сталину и его победам. Евдокимов признал в своем последнем заявлении, что он и другие обвиняемые мало чем отличались от фашистов.

Туманные намеки на причастность правых, которые содержались в письме ЦК от 29 июля, в ходе процесса превратились в открытое обвинение, когда обвиняемые назвали имена известных «правых» в связи с участием в заговорах. Рейнгольд заявил, что в 1932 году троцкистско-зиновьевский центр начал встречаться с Рыковым, Бухариным и Томским. Свидетельские показания Каменева не связывали напрямую Бухарина, Рыкова и Томского с каким-либо конкретным преступлением, но сильно подорвали веру в их лояльность партии, о чем те постоянно заявляли. Показания Зиновьева бросали и тень вины на бывших правых, а также на любую оппозицию, существовавшую в истории партии, находившейся у власти, включая рабочую оппозицию, группировки левых и небольшие группы, объединившиеся вокруг И. Т. Смилги и Г. Я. Сокольникова, членов Центрального Комитета партии в 1917 году. Зиновьев обеспечил НКВД достаточным количеством сведений, чтобы занять следователей работой на годы вперед. Двадцать первого августа, в середине судебного процесса государственная прокуратура открыла следствие по делу Бухарина, Рыкова, Радека, Томского и других, привлеченных к делу обвиняемыми. Томский покончил жизнь самоубийством. Обвиняемые были признаны виновными в организации террористического центра, в убийстве Кирова и в попытках убийства Сталина и других советских руководителей. Все шестнадцать человек были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны на следующий день после окончания процесса. Однако убийство Кирова до сих пор не раскрыто.

Во время судебного процесса партия прилагала огромные усилия, чтобы заручиться поддержкой рабочих и партийных организаций на местах. Проводились собрания на фабриках и заводах, были организованы уличные демонстрации. Сотни тысяч рабочих после каждой рабочей смены собирались небольшими группами и на массовых митингах. Они требовали крови обвиняемых, смертной казни для них, со слезами на глазах говорили о достижениях советской власти. Несмотря на то, что многие задавали вопросы о процессе, эмоциональная атмосфера этих собраний свидетельствовала об общественном согласии. Когда рабочие обсуждали происходящее между собой или в небольших группах, их взгляды оказывались более разнообразными.[25] Но даже фанатично настроенные рабочие и члены партии воспринимали судебный процесс как спектакль, разворачивающийся на государственной сцене, вдали от их собственного завода и не имеющий к ним никакого отношения.

Первый раунд собраний на промышленных предприятиях прошел 15 августа, за четыре дня до начала процесса. Организаторы зачитывали вслух передовицу из газеты «Правда»: «Враги народа пойманы с поличным», которая представляла собой тщательно переработанную версию письма ЦК от 29 июля. Рабочие высказали крайнюю заинтересованность. Один из них позже отметил: «Собрания прошли в атмосфере исключительной наэлектризованности… В зале собраний — мертвая тишина при чтении обвинительного заключения, и — лес рук, требующих слова по окончании доклада или чтения. Никто не уходил с собраний, наоборот, несмотря на то, что собрания затянулись до позднего времени, — долго не расходились». Тысяча триста рабочих фабрики № 46 собрались во время обеденного перерыва, чтобы послушать зачитываемые вслух новости. Парторги умело использовали угрозу терроризма для того, чтобы добиться высказываний в поддержку государства и его руководителей. Беспартийная работница ватной фабрики шестидесяти лет сказала: «В годы, когда мы переживали трудности, т. Сталин вывел нас из этих трудностей, и мы начали жить лучше. Эти негодяи хотели помешать нашему делу, убить лучших вождей и т. Сталина. Надо глубже расследовать дело и не оставить ни одного врага». Старый рабочий, новоиспеченный кандидат в члены ВКП(б), произнес со слезами на глазах: «Мне семьдесят четыре года. Вся моя жизнь до революции была жизнью нищеты, голода, зверских издевательства надо мной помещиков. Только при советской власти я увидел жизнь. Нет такого отца, который так заботился бы о своем сыне, так его учил бы, как т. Сталин… За советскую власть, за т. Сталина пойду на любой фронт и погибну». Изображая обвиняемых контрреволюционерами, фашистами, которые стремились вернуть гнет царизма, партийные функционеры провоцировали людей на эмоциональные высказывания для доказательства достижений советской власти.