– Вы должны. Ваша контора превратила процесс в фарс, так что постарайтесь не повторять их ошибки и узнайте наконец, что тут произошло. И переоденьтесь. От вас за милю разит полицейским. Пройдитесь по Ривер-роуд. Сделайте вид, что упились в хлам в каком-нибудь заведении – например, у Хатти или в «Старом коричневом кувшине», – Брекенридж Лансинг два-три вечера в неделю проводил там. У него наверняка были враги. Познакомьтесь с людьми из шахт: Брекенридж Лансинг был никудышным управляющим, – так что и там у него наверняка тоже найдутся недруги. Познакомьтесь со старым охотником из местных по имени Джемми: время от времени Лансинг уходил с ним на недельку-другую в лес. Думаю, свои тридцать долларов я уже отработала. Да, я буду писать вам письма, но только четыре месяца. Я человек честный. Если никакой полезной информации за это время не появится, наш уговор расторгнут. Вы будете платить мне первого числа каждого месяца, не дожидаясь моего письма, а за первое можете заплатить прямо сейчас.

– Я отправлю вам чек по почте.

– Нет, только наличные: тридцать долларов из рук в руки.

Радж задержался в Коултауне на восемь дней и за это время четыре раза наведался к мисс Дубковой в бельевую. Он много чего узнал про Брекенриджа Лансинга, хотя не мог понять, какое отношение это имеет к убийству, а она не стала высказывать никаких предположений. В свою очередь мисс Дубкова тоже решительно взялась за дело, но ни словом не обмолвилась Раджу о том, каких успехов достигла. Между ними вдруг возникли какие-то странные дружеские отношения, и уже вскоре они вдвоем играли в карты в душном и едва освещенном полуподвале, выигрывая и проигрывая колоссальные суммы, измеряемые сухим горохом, которого было вдоволь в продуктовой кладовке, расположенной тут же, за следующей дверью. Они рассказывали друг другу о жизни, и в конце концов он признался, что был одним из вооруженных охранников, которые сопровождали Эшли в поезде в ту ночь. Их всех уволили из полиции, и он занялся частным сыском: его стали нанимать страховые компании, банки, отели и ревнивые мужья. Он стал едва ли не экспертом по поджогам амбаров, зернохранилищ и других подобных помещений, а это вовсе не сложная работа. Он был любимчиком полковника Стоца все время, пока тот руководил полицией, а сейчас работает на него же частным образом. Полковник человек далеко не бедный, поэтому оплачивает охоту на Эшли – живого или мертвого – из собственного кармана. Потихоньку мисс Дубкова вытянула из Раджа полный отчет о знаменитом похищении. Ее вопросы заставили бывшего полицейского как следует порыться в памяти и вспомнить кое-какие мелочи, которые ускользнули от его сознания, а потом, во время официального расследования так и не всплыли. Этот рассказ лишний раз убедил ее в тупости полиции, но она не стала указывать Раджу на совершенно очевидные логические выводы.

Господи, какие они все-таки глупые! Уже через неделю она была уверена, что знает, кто освободил Эшли, а кто убил Лансинга, поняла и того раньше.

Единственным человеком, который знал об этих долгих беседах в полуподвале, был уборщик Солон О’Хара, принадлежавший, как и его кузен Порки (троюродный, а может, четвероюродный – в общем, седьмая вода на киселе), к общине ковенантской церкви, обосновавшейся на холме Херкомера, – религиозной секте, которая перебралась из Кентукки в южный Иллинойс лет сто назад. По большей части в них текла индейская кровь, хотя они носили английские и ирландские имена. Считалось, что они практикуют необычные религиозные ритуалы, поэтому им давали насмешливые прозвища, но все знали, что эти люди достойны доверия, безукоризненны по образу жизни и умеют держать язык за зубами. Они работали по всему Коултауну уборщиками, сторожами – в таверне, банке, суде, школах, тюрьме, в Мемориальном парке, на кладбище и на товарной станции. За исключением Порки никто из них не занимался сидячей работой. Стукнув в дверь, Солон время от времени заносил в помещение свежевыстиранное белье или менял остывшие утюги на горячие по требованию мисс Дубковой, когда она заканчивала чинить и штопать.

За выполнение своей задачи Ольга Сергеевна принялась сразу же и пригласила миссис Эшли и двух ее старших дочерей на «русское чаепитие». Мать не смогла оставить пансион, а девочки приняли приглашение с радостью. Впервые больше чем за год Лили увидели на главной улице, и даже появление жирафы здесь не вызвало бы такого оживления. Внимание мисс Дубковой ко всему, что происходило в «Вязах», удвоилось.

Постояльцы появлялись и исчезали. Сбережения Софии выросли, после того как в комнатах закончился необходимый ремонт. Мать не изъявляла желания увидеть эти деньги и даже не интересовалась, сколько их набралось. Наступала вторая зима в жизни пансиона. В первый день нового, 1904 года Лили исполнялось двадцать лет. Она стряхнула с себя свое мечтательное «отсутствие», но что-то менять в своей жизни не торопилась. Казалось, ей было заранее известно, что вскоре она столкнется с таким количеством низкопоклонства и лести, которое сможет выдержать не всякая юная девушка, и хотелось еще немного оттянуть этот момент. Сменявшие один другого постояльцы не вызывали никакого интереса ни у миссис Эшли, ни у Лили, ни у Софии. Только Констанс внимательно вглядывалась в лица и оценивала характер новоприбывших. Ей казались любопытными все, а некоторые даже нравились. Это были своеобразные поиски замены отцу. Она единственная среди Эшли не стеснялась проявления чувств. Ее переживания из-за исчезновения отца иногда приобретали удивительную форму. Она, например, отказывалась понимать, почему мать так редко вспоминает его. Всю свою жизнь, даже когда образ отца стерся из памяти и осталось лишь внутреннее ощущение его присутствия, она не переставала возмущаться этим обстоятельством. В полном спокойствии миссис Эшли сидела во главе стола, поддерживала разговор, время от времени вставляя банальные фразы, которые, будучи произнесены прекрасным мелодичным голосом, тут же словно приобретали дополнительный смысл. Взгляд доктора Джиллиса часто с беспокойством останавливался на Софии, его любимице, которой нынешней весной исполнялось шестнадцать лет. Она похудела, постройнела и тоже превращалась в красавицу. Временами, когда им удавалось поговорить наедине, София делилась с ним шепотом своим желанием стать медицинской сестрой. Его очень беспокоила многогранность направлений, по которым развивалась девочка. Была одна София: практичная, торопливо шагавшая по главной улице от лавки к лавке, торговавшаяся за каждый пенни, продававшая уток и покупавшая муку, сахар и зерно баррелями, а дома решительно добивавшаяся, чтобы жильцы не задерживали оплату, и ухитрявшаяся вести себя при этом как хорошо воспитанная, умудренная опытом дама лет двадцати пяти, – и была другая София: совсем