постели на пол, он вцепился в ковер у ее ног.

– Скажите, что я должен сделать! Скажите хоть что-то человеческое! Вы принесли мне кусок торта, а значит, понимаете, почему я еще здесь. Поедемте со мной в Чикаго. В Коултауне вы завянете.

Пару мгновений Лили удивленно смотрела на него и молчала. Ей еще было невдомек, что она великая актриса, что использование знания поведения мужчин и женщин в чрезвычайных обстоятельствах станет делом всей ее жизни. Лили спокойно сунула руку в сумку для книг и достала оттуда кусок лучшего во всем Иллинойсе яблочного пирога.

– Выздоравливайте, мистер Малколм. Доброго вам вечера.

Уже через десять минут Лили вновь могли видеть на улицах Коултауна. Она несла пару туфель в бумажном пакете. В центре города царило оживление. С легкой улыбкой Лили кивала направо и налево озадаченным горожанам. Сначала она зашла на почту, задумчиво постояла перед плакатом с фотографией отца, потом вышла на улицу и отправилась к Порки. Увидев ее, тот не выразил удивления.

– Порки, у меня нет денег, но я обязательно заплачу через несколько месяцев. Ты можешь починить эти туфли, чтобы они не развалились окончательно? Постарайся так, как ты это умеешь. Сможешь сделать к пятнице и принести к нам домой?

Выйдя из будки, Лили дошагала до дальнего конца улицы, где жила мисс Дубкова, и поднялась по лестнице в ее квартиру. Портниха стояла на коленях перед манекеном и подшивала подол платья.

– О, Лили?

– Мисс Дубкова, я намерена сбежать в Чикаго с мистером Малколмом.

Портниха медленно, но без каких-либо затруднений, поднялась с пола.

– Что ж, самое время выпить по чашке чаю. Садись.

Лили не начинала разговор до тех пор, пока ей не был дан сигнал – после того как они сделали по первому глотку.

– Он говорит, что может найти для меня работу: петь в клубах и храмах, – а еще отведет к какому-то знаменитому учителю, который готовит оперных певцов.

– Так. И что же?

– Все, что вы скажете, меня не остановит, мисс Дубкова. А пришла я к вам просить об одолжении. Возможно ли, чтобы он посылал мне письма через вас?

– Пей чай.

Пауза затянулась, потом Лили продолжила:

– Я не выдержу в Коултауне больше месяца. Я должна петь, и мне нужно этому учиться. Чем раньше я начну, тем лучше. И кроме того, мне пора многое узнать о жизни вообще, а здесь это невозможно. Я хочу научиться играть на фортепиано. Даже если бы у меня было свободное время: а у меня его нет, я работаю с утра до ночи, – заниматься этим в пансионе просто не с кем.

Она развела руки в стороны и бессильно уронила.

– Ты-то его любишь?

Лили рассмеялась и залилась румянцем.

– Нет, конечно! Он ведь просто невежественный мальчишка! Но если готов мне помочь… А больше мне от него ничего не надо. Он совсем не плохой человек – можете сами в этом убедиться. Я поеду с ним в Чикаго и выйду за него.

– Малколм сделал тебе предложение?

– Он… падал на колени, плакал, говорил, что любит меня.

– Значит, предложение не сделал… Лили, он уже женат.

– Откуда вы знаете?

Ольга Сергеевна рассказала ей про кольцо и добавила:

– Кроме того, он поляк и католик.

Лили помолчала, а когда заговорила, речь ее была спокойна, как и взгляд.

– В любом случае здесь найдется не много мужчин, готовых взять в жены девушку с фамилией Эшли.

– Н-да. – Ольга Сергеевна поднялась. – Пей чай и помолчи минутку.

Через спальню она прошла в кухню, где прятала деньги, и спустя пару минут вернулась с кошельком из потертого шелка.

– Здесь пятьдесят долларов. Отправляйся в Чикаго. Пусть этот человек познакомит тебя с учителями, поможет с работой, но больше ничего ему не позволяй.

– Я возьму у вас тридцать долларов. Верну сразу, как только смогу.

Ольга Сергеевна вынула из кошелька двадцать долларов, остальное сунула в карман плаща Лили. Девушка встала.

– Так мистер Малколм может посылать мне письма на ваш адрес?

– Да. Теперь сядь и послушай меня. – Она на секунду задумалась, а потом принялась открывать один за другим шкафы, явно что-то отыскивая. – Давай-ка снимай свои тряпки, подними руки и повернись лицом к окну.

Пока снимали мерки, Лили разоткровенничалась:

– Софи тоже должна уехать. И Конни. Дело не в том, что работа по дому нас убивает, а в том, что мама совсем не выходит в город и не вспоминает про папу. Я уже давно умерла бы, если бы не ваши визиты к нам.

– Повернись к иконам.

– И если бы не чтение вслух по вечерам. А ведь мама не любит сидеть дома. Сначала мне показалось, что она боится смотреть людям в глаза или просто всех возненавидела. Но мама никогда и ничего не боялась. Ей совершенно все равно, что думают о ней окружающие: она к ним абсолютно равнодушна. Все постояльцы, которые приходят к нам в пансион, для нее что-то вроде бумажных кукол. Первый, кого она действительно возненавидела, это мистер Малколм. Он вызывает в ней отвращение, потому что пылкий и несдержанный.

– Приподними локти, как будто поправляешь прическу.

– А не упоминает она при нас о папе потому, что считает его своей собственностью. Ей просто не хочется, чтобы у нас был «наш папа». Мне кажется, что она не выходит на улицу только потому, что не хочет встречаться с миссис Лансинг: боится, что и у нее может оказаться право на «нашего папу». Я поделюсь с вами кое-чем: этого не знает никто. В самом начале судебный слушаний кто-то бросил нам в почтовый ящик письмо. Без обратного адреса и имени отправителя. На конверте лишь стояло «Для миссис Эшли». Мы почти не получали писем: родственники никогда не писали ни папе, ни маме. Я забрала письмо и отнесла маме, но во время суда мать ничем другим, кроме процесса, не интересовалась. Она велела мне вскрыть конверт, прочитать, а потом просто пересказать, что в письме. Там говорилось о том, что Бог непременно наказывает за грехи: все грешники отправятся в ад, – а еще о том, что папа несколько лет встречался с миссис Лансинг в гостинице «Фермер» в Форт-Барри. Я соврала маме: сказала, что пишут насчет благотворительной распродажи. Пришло еще три или четыре письма, но я их сожгла. Это такая гадость и ложь отвратительная! Папа ездил в Форт-Барри не чаще раза в год и обычно возвращался в тот же день вечерним поездом, а миссис Лансинг ездила туда вместе с детьми только по воскресеньям