Мы с Сигрид жили, воспроизводя в одной отдельно взятой семье экономическую логику самых развитых стран нашей планеты. Наш долг перед обществом был нам до лампочки. Это кодекс принца.

Люди Шенева нас так и не нашли, но мы знали, что опасность не миновала. Под этим дамокловым мечом наше счастье сохранило трепетность, которой лишены в своем унылом покое люди осторожные и законопослушные.

Иногда, зимним утром, Сигрид просила меня отвезти ее к полярному кругу. Путь через норвежскую границу до побережья занимал почти сутки. Бывало, что море сковывал лед, тогда острова не были островами, и мы добирались до них посуху.

Сигрид могла до бесконечности созерцать белый простор, и я, кажется, знал, о чем она думала. Для меня эта белизна была чистым листом, честно мной завоеванным.

Я заметила ее в первый же день – такая улыбка! И сразу захотелось познакомиться.

Хоть я наверняка знала, что не получится. Подойти к ней – куда там! Я всегда дожидалась, чтобы другие подошли ко мне сами, а никто никогда не подходил.

Таким оказался мой университет: вместо того чтобы окунуться в универсум, очутилась в одиночестве.

Прошла неделя, и однажды взгляд ее упал на меня.

Я подумала, что она тут же и отвернется. Но нет – она не отводила глаз и внимательно меня изучала. Взглянуть на нее в ответ я не решалась, у меня задрожали поджилки, и я замерла чуть дыша.

Мука не кончалась и стала наконец невыносимой. Тогда, впервые в жизни расхрабрившись, я посмотрела ей прямо в глаза – она помахала мне рукой и засмеялась.

А секунду спустя уже болтала о чем-то с ребятами.

На следующий день она подошла ко мне и поздоровалась.

Я вежливо ответила, но больше не произнесла ни слова. Стояла и проклинала свою застенчивость.

– На вид ты младше других, – сказала она.

– Так и есть. Мне месяц назад исполнилось шестнадцать.

– Ну и мне тоже. Только три месяца назад. Но по мне не скажешь, а?

– Да уж.

Ее уверенный вид перекрывал разницу в два-три года, которая отделяла нас обеих от однокурсников.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Бланш. А тебя?

– Христа.

Необычное имя. Я снова замешкалась. Она заметила мое удивление и пояснила:

– В Германии это имя не такое редкое.

– Ты немка?

– Нет. Я из восточных кантонов[10].

– Но ты говоришь по-немецки?

– Конечно.

Я посмотрела на нее с восхищением.

– Ну пока, Бланш.

И не успела я ответить, как Христа сбежала по ступенькам к самым нижним рядам аудитории. Ее уже на все лады окликали из шумной стайки студентов. Христа, сияющая, подошла к ним.

«Здорово она вписалась», – подумала я.

Это слово имело для меня огромное значение. Я сама не вписывалась никуда и никогда, а те, кому это удавалось, вызывали у меня смешанное чувство презрения и зависти.

Я всегда была одна, что, в общем, вполне бы меня устраивало, будь это по моему собственному выбору. Но это было не так. И мне страшно хотелось «вписаться», хотя бы ради того, чтобы потом с удовольствием «выписаться».

Пределом моих мечтаний стало подружиться с Христой. Но само по себе желание иметь подругу казалось невыполнимым. А уж такую, как Христа, – да нет, нечего и надеяться.

В какой-то миг я задумалась о том, почему, собственно, я жаждала именно ее дружбы. Ясного ответа я не нашла: в этой девушке было что-то особенное, но точно определить, что именно, я бы не могла.

Но вот однажды, выходя из ворот университета, я вдруг услышала, что меня окликнули по имени.

Такого не было еще ни разу, и с непривычки я перепугалась. А когда обернулась, увидела, что меня догоняет Христа. Не может быть!

– Ты куда? – спросила она, зашагав рядом со мной.

– Домой.

– А где ты живешь?

– Здесь рядом, в пяти минутах ходьбы.

– Вот бы мне так!

– А ты где живешь?

– Я ж тебе говорила: в восточных кантонах.

– Ты что, каждый день ездишь туда и обратно?

– Ну да.

– Это же далеко!

– Еще бы – два часа на поезде в один конец. Не считая автобуса. Но иначе не получается.

– Думаешь, выдержишь?

– Посмотрим.

Чтобы не ставить ее в неловкое положение, я не стала больше ни о чем спрашивать. Наверное, у нее не было денег на общежитие.

Мы дошли до моего дома, и я остановилась.

– Ты живешь с родителями? – спросила она.

– Да. А ты?

– Тоже.

– В нашем возрасте это нормально, – зачем-то пробормотала я.

Христа расхохоталась, как будто я сказала что-то жутко смешное. Я вспыхнула.

Я не могла понять, подруга я для нее или нет. Где тот таинственный критерий, по которому можно судить, приняли тебя в подруги или нет. У меня никогда не бывало подруг.

Вот, например, она посмеялась надо мной – что это, признак дружбы или презрения? Мне было неприятно. Потому что я-то уже дорожила ее мнением.

Иногда, в трезвую минуту, я пыталась понять почему. Каким образом то немногое, совсем немногое, что я знала о Христе, объясняло мое желание понравиться ей? Или всему причиной то незначительное обстоятельство, что она, одна-единственная, обратила на меня внимание?

Во вторник занятия у нас начинались в восемь утра. Христа пришла с синяками под глазами.

– У тебя усталый вид, – заметила я.

– Я встала в четыре часа.

– В четыре? Ты же говорила, что на дорогу уходит два часа.

– Я живу не в самом Мальмеди, а в поселке, это еще полчаса от станции. Чтобы успеть на пятичасовой поезд, мне надо встать в четыре. Да и в Брюсселе от вокзала до университета еще надо добраться.

– Но вставать в четыре часа – это же кошмар!

– Ты можешь придумать что-нибудь другое? – раздраженно спросила Христа.

Она круто развернулась и ушла. Я готова была себя убить. Надо было как-то помочь ей.

Вечером я рассказала о Христе родителям. И назвала ее, чтобы добиться, чего хочу, своей подругой.

– У тебя есть подруга? – спросила мама с плохо скрытым удивлением.