Больше всего девочка-подросток озабочена своей недавно выросшей грудью, к которой так трудно привыкнуть. Бедра – это не так страшно. Они просто постепенно меняют форму. А этих бугров на ровном месте раньше не было, с ними еще надо освоиться.

Недаром Христа заговорила именно об этой, а не о какой-нибудь другой части моего несчастного тела; это лишний раз доказывало, что грудь – мой главный дефект. Я сделала опыт: прикрыла ее руками и посмотрела – так гораздо терпимее и даже вполне ничего. Но стоило опустить руки – и снова жалкий, позорный вид, как будто это уродство портило сразу все.

Внутренний голос пытался меня образумить: «Ну и что такого? Ты еще растешь. И вообще, маленькая грудь – тоже неплохо. Тебя это не волновало, пока не влезла эта девчонка. Почему тебе так важно мнение какой-то Христы?»

Но мои руки и плечи в зеркале уже приняли позу, которую показала Христа, и начали упражнения, которые она велела делать.

Внутренний голос вопил: «Нет! Не слушай ее! Прекрати!»

А тело покорно продолжало гимнастику.

Я дала себе слово, что это было в первый и последний раз.

На следующий день я решила не подходить к Христе. Видимо, почувствовав это, она подошла ко мне сама, обняла и выжидательно посмотрела в глаза. Мне стало так неловко, что я невольно сказала:

– Родители просили тебе передать, что ты им очень понравилась и что ты можешь приходить к нам еще когда захочешь.

– Мне они тоже страшно понравились. Передай им спасибо.

– Так ты придешь?

– В следующий понедельник.

Ее уже звали ребята из ее компании. Она побежала к ним, села одному из парней на колени, а остальные ревниво взвыли.

Это было в среду. До понедельника оставалась почти неделя. Но на этот раз я как-то не очень торопилась. Может, без Христы мне лучше, чем с ней?

Увы, не совсем так. Без нее мне было теперь совсем невмоготу. С появлением Христы мое одиночество стало нестерпимым. Когда она не замечала меня, я страдала уже не просто от одиночества, а от чего-то похожего на богооставленность, чувствовала себя покинутой. Хуже того – наказанной. Раз Христа не подходит ко мне, не разговаривает со мной, значит я в чем-то виновата? И я часами ломала себе голову, пытаясь понять, что именно сделала не так, чем заслужила такое наказание; и хотя повода для него не находила, но в справедливости не сомневалась.

В следующий понедельник родители радостно встретили Христу. На стол поставили шампанское – Христа сказала, что ни разу в жизни его не пробовала.

Вечер проходил очень оживленно: Христа щебетала без умолку, задавала папе и маме кучу вопросов на самые разные темы, смеялась до упаду их ответам и восхищенно хлопала меня по ляжке. От этого общее веселье становилось еще более бурным, а мне все неприятнее было принимать в нем участие.

Верхом всего было, когда Христа, намекая на мамину элегантность, запела битловскую песенку о Мишель. Я уже открыла рот, дабы сказать, что всякая пошлость имеет предел, но вдруг заметила, что мама просто млеет. Ужасно видеть, как твои родители теряют чувство собственного достоинства.

Только из того, что моя псевдоподруга рассказывала им, я и сама хоть что-то узнавала о ее жизни.

– Да, у меня есть парень, его зовут Детлеф, он живет в Мальмеди. Тоже работает в баре. Ему восемнадцать лет. Я бы хотела, чтобы он получил профессию.

Или вот:

– Все мои одноклассники поступили работать на завод. Только я одна пошла учиться. Почему на социологию? Потому что я мечтаю о справедливом обществе. Хочу понять, как помочь другим таким, как я.

(Это высказывание подняло ее рейтинг еще на десять пунктов. И почему она всегда говорила как на предвыборном митинге!)

Тут на Христу снизошло жестокое озарение. Она посмотрела на меня и огорошила вопросом:

– А кстати, Бланш, ты никогда не говорила мне, почему ты пошла учиться на социологический факультет?

Если бы я не так растерялась, то могла бы ответить: «Я никогда не говорила, потому что ты никогда не спрашивала». Но почти потеряла дар речи: чтобы Христа обратилась ко мне – это было такой редкостью!

Глядя на мою ошарашенную физиономию, отец досадливо подтолкнул меня:

– Ну же, Бланш, отвечай!

– Мне хочется научиться общению с людьми…

Может быть, я нескладно сказала, но в принципе сказанное отражало суть того, что я думала, и, по-моему, могло служить приемлемой мотивировкой. Мама с папой вздохнули. И я поняла, что Христа задала свой вопрос нарочно, чтобы унизить меня перед ними. Это ей отлично удалось: в глазах родителей я не выдерживала никакого сравнения с «этой замечательной девочкой».

– Бланш всегда была слишком правильной, – сказала мама.

– Вот бы ты нам ее пообтесала, почаще бы вытаскивала ее из дому! – продолжил папа.

Я похолодела: в этой грамматической цепочке «ты нам ее» заключался весь ужас нашей новой жизни вчетвером. Обо мне говорили в третьем лице. Как будто меня тут не было. А меня и правда не было. Все решалось между теми, кого обозначали местоимения «ты» и «мы».

– В самом деле, Христа, научи ее жизни, – прибавила мама.

– Попробую, – согласилась гостья.

Я была в нокдауне.

Через несколько дней Христа подошла ко мне в университете и с обреченным видом сказала:

– Я дала слово твоим родителям, что познакомлю тебя с ребятами.

– Спасибо, но это вовсе не обязательно, я обойдусь.

– Нет уж, идем, обещание есть обещание.

Она схватила меня за руку и поволокла к своей кодле.

– Народ, это Бланш.

К моему облегчению, никто из здоровенных лбов не обратил на меня внимания. Но дело сделано: я представлена.

Выполнив свой долг, Христа повернулась ко мне спиной и принялась болтать с приятелями. А я стояла среди них пень пнем, изнемогая от неловкости. Пока не отошла в сторону, успев покрыться холодным потом.

Какой же дурой я выглядела! Разумеется, вся эта минутная история не стоила выеденного яйца. Но я никак не могла избавиться от тягостного ощущения.

Наконец вошел преподаватель, и студенты разошлись по местам. Христа, проходя мимо меня, наклонилась и прошипела:

– Ну хороша! Я ради нее из кожи вон лезу, а она не желает рта раскрыть и смывается, плевать ей на всех!

Она скользнула дальше и села через два ряда от меня, я же чувствовала себя совершенно раздавленной.

Я потеряла сон.

Теперь я и сама себя убедила, что права была Христа – в этом случае получалось не так обидно. Конечно, я должна была с кем-нибудь заговорить. Но о чем? И с кем? Мне нечего сказать этим типам, да я и не хотела с ними общаться!