Гуфа запнулась, переводя дыхание, но никто ничего не успел спросить, потому что она сразу же забубнила опять:

– …И Великий Всеужасающий, Пожирающий Солнца и Отрыгивающий Звездами, сказал: я велик, вы же все – которые на двух ногах, и которые на четырех, и которые с крыльями – одинаково прах и тлен, смрада моего недостойные; хоть есть среди вас те, кому жалую я носить красное, ибо они лучшие из вас и достойны смрада моего…

Леф уже начал всерьез опасаться за старухин рассудок (да и Торк с Лардой наверняка тоже заопасались), как вдруг ведунья заговорила по-обычному.

– Небось думаете, что это я умишком протухла от нынешних новостей? – спросила она с ехидцей. – Коли впрямь думаете так, то зря. Это я вам Древнюю Глину рассказывала. Многое множество досок, и на всех вот эдакое. Так что вряд ли Истовые могли дознаться из них о тайне гремучего зелья.

– Однако же откуда-то они эту тайну знают. Может, на Первой Заимке хранится не всё? – предположил Торк.

– Может, и так, – хмыкнула старуха. – Только думается мне, что теперь уже нет особой важности, как да откуда.

Снова все замолчали. Леф ощупью нашарил Лардину руку, стиснул тихонько, и девчонка не вырвалась. Только уж лучше бы она вырывалась, лучше бы наговорила каких-нибудь обидных дерзостей или даже ударила – все показалось бы парню лучше, чем эта вялая неподвижность безразличных холодных пальцев.

Эх ты, наследник капитанской чести с четырьмя именами! Себя-то пожалеть не забыл, а ее? Думаешь, это тебе сейчас хуже всех?

Никто ей не объяснял, что за внезапная хворь скрючила тебя там, возле полуободранной туши хищного, только Ларда и без объяснений все поняла: слишком боялась она этого, случившегося, чтобы это, случившееся, не узнать. Да еще и пластинка твоя проклятая… Вот, значит, какова была та «всем глупостям глупость», на которую почти готова была решиться взбалмошная Торкова дочка! Значит, тогда, во Мгле, приметила-таки, как ты зарывал оберег своей памяти, выкопала его тайком и все время таскала при себе. Таскала и мучилась: отдать – не отдать… А когда уже без малого отважилась ради всех сущих в Мире жертвовать единственной своей надеждой на счастье, оказалось, что даже этой жертвы ей не дано.

Наверное, до смерти будут помниться Лардины глаза, увиденные сквозь кровавое мельтешение пробуждающихся теней нездешнего мира. И тогдашний невероятный прыжок старой ведуньи тоже запомнится до Вечной Дороги. Неужели Гуфа не поняла, что сбылось-таки ею же напророченное; что маленький глупый Леф, который тебе и Незнающий, и певец, и воин, все вспомнил сам? Не могла старуха этого не понять, никак не могла. Но тогда почему она не позволила Ларде выкинуть ставшую никому не нужной проклятую блестяшку? Хуже хищного кинулась, в последний миг выхватила ее из девчоночьего кулака – зачем? Ну почему же, почему по обе стороны проклятой Мглы продолжается одна и та же пытка вопросами, на которые, словно в злую издевку, никто не желает давать ответы?!

Молчанка длилась долго. Леф решил, что старшие позасыпали и можно попробовать сунуться к Ларде с утешениями да клятвами (парень успел убедить себя, будто и впрямь навсегда останется по эту сторону Тумана, – очень уж страшно было окончательно выпустить на волю память о нездешнем мире, и потому этот самый мир тоже казался страшным). Но старшие и не думали спать.

– Как же нам теперь быть, старая? – снова подал голос Торк.

– Мне-то почем знать? – сварливо отозвалась старуха. – Это я в прежние времена могла обо всем дознаваться, а нынче от меня совсем никакого проку. Нынче ты уж лучше у Вечного Старца попроси помощи.

– Думаешь, от него будет больше проку, чем от тебя? – Как-то странно принял Торк нелепый Гуфин совет; так принял, будто в совете этом и впрямь могла оказаться не одна лишь насмешка.

Гуфа немного посопела, успокаиваясь, потом сказала:

– Кто его знает… Может, и стоит попробовать, когда воротимся. Конечно, на вид ума в нем вовсе никакого, но для чего-то же Истовые его кормили… И вы с Хоном кормите для чего-то, а кто вас заставляет? Вроде никто… А может статься, он же сам и заставил – сперва их, теперь вас? Может, он только притворяется гнилоголовым объедком, а на деле – великий колдун?

Леф слушал Гуфины размышления и чувствовал, что брови у него норовят вылезти куда-то на самую маковку. Он уже раскрыл рот для вопроса, но так и не успел выговорить ни слова – его опередила Ларда. Ну ни следа не осталось от девчоночьей вялости да горестных вздохов!

– Так он что же, на самом деле есть? Они его и вправду прятали на Первой Заимке? Значит, выходит, что все действительно правда – и про Вечного Старца, и про Смутных, и про Свистоухов тоже – все-все?

– О Смутных да Свистоухах ничего не скажу, не видал, – отозвался охотник, явно обрадованный проснувшимся дочкиным любопытством. – А на Старца сможешь сама поглядеть, если сумеем воротиться живыми. Только не больно-то приятно смотреть на него – он из себя хуже неученого Незнающего.

Против ожидания, Ларда на этом и успокоилась. Торк для верности промедлил пару мгновений и вновь заговорил со старухой. Вернее, лишь попытался заговорить, потому что почтительное чадо не дало ему даже первое слово закончить.

– Гуфа… – Ларда поперхнулась и довольно долго молчала, но что-то в ее сорвавшемся голосе заставило остальных терпеливо ждать продолжения.

– Гуфа, – вновь начала девчонка, – ты вот говорила про ведовскую тростинку – ну, что детеныш неродившийся нужен, если новую делать… А скажи: он обязательно должен быть человеческим, детеныш этот?

Хон будто заранее знал, когда они воротятся. Последнее, что видел Леф несколько дней назад, забираясь в нору потайного выхода, было заляпанное жирным факельным светом лицо провожавшего их столяра. И теперь обнаружилось, что Хон все так же торчит почти на том же месте – словно нарочно встречать пришел или так и слонялся тут безотлучно все эти дни. Только почему-то не было при нем ни лучины, ни факела, будто бы он приловчился бродить без света по бесконечным переходам непомерного каменного строения, – а ведь в них недолго и заплутать, недолго и с жизнью расстаться, оскользнувшись на замшелых ступенях! Да, огня столяр с собой не имел, зато для чего-то тискал в кулаке рукоять проклятого меча.

Торк (он шел по лазу впереди всех и первым ступил на каменный пол бывшей обители Истовых) от неожиданности чуть не выронил догорающую смоляную щепу, когда дохленькие блики ее огонька внезапно зарезвились на голубом клинке.

– Чтоб у тебя хвост на лысине вырос, пугатель, – буркнул охотник, разглядев лицо шагнувшего навстречу приятеля. – Чего тебе вздумалось этак-то? На Свистоуха засел или просто дуростью тешишься?

Хон не ответил – он считал выкарабкивающиеся из лаза тени. Поняв, что вернулись все, жадно спросил:

– Ну, удалось вам?

– Даже не знаю, как правильнее ответить… – Торк покосился на Гуфу, однако старуха и не думала помогать.

– Не удалось, значит… – вздохнул Хон, но охотник отчаянно замотал головой: