Леф во всех этих спорах да уговорах участия не принимал: казалось ему, что в подобном деле Гуфе никто не помощник, такое только самой ведунье решать. И Нурд молчал. Только однажды, когда Торк и названый Лефов родитель очень уж насели на старуху, прошлый Витязь вдруг оборвал их убеждения хмурой негромкой фразой:

– Ты, Гуфа, хочешь – слушай их, хочешь – нет, а только помни одно: хуже, чем нынче, мне ни от чего не станет.

Это стоило всех без остатка пространных речей его приятелей-воинов, но вовсе не Нурдовы слова убедили-таки старуху взяться за целительство, способное обернуться бес знает чем.

Убедили ее Истовые и Хон.

Столяр вел себя странно. Бывалый воин вздрагивал от каждого шороха; иногда ни с того ни с сего вскакивал и бросался в темные безлюдные переходы, причем ради подобной нелепой беготни мог оборвать на полуслове беседу или выронить поднесенную ко рту ложку.

А еще у него вошло в обычай надолго исчезать – особенно по ночам. И еще: ни на кратчайший осколок мига он не желал расстаться с проклятым мечом. Садясь за еду, пристраивал меч на коленях, ложась спать, клал возле правой руки; Раху провожал в кладовые с мечом. Вечного Старца ходил кормить опять-таки при мече… Даже в то местечко, которое прежние хозяева Обители определили для понятных каждому посещений, – даже туда Хон брал с собой голубой клинок.

В конце концов Торку, Лефу и Гуфе надоело гадать о причине такого Хонова поведения, и они, не сговариваясь, дружно принялись вытрясать из столяра объяснения (тому, кстати, еще повезло, что занятая своими горестями Ларда потеряла интерес к окружающему – при всем хорошем она, не в пример другим-прочим, вряд ли стала бы терпеть целых два дня).

Загнанный в угол Хон попытался было отнекиваться да увиливать от ответов, но вскорости покорился и нехотя рассказал все.

Накануне возвращения искателей ведовской хворостинки он в очередной раз отправился кормить Старца. Это, кстати, неблизкий путь. Нынешние обитатели Первой Заимки поселились там же, где до них жили Истовые. Зал с очагом и несколько каморок, обустроенные для отдыха и спанья, находились почти что под самой крышей. А Старец содержался в одной из пещер, выкопанных ниже подножия Обители. Так что, добираясь до него, нужно было не только спуститься с самого верха строения в самый низ, но и еще глубже, под землю.

Хон постарался взять с собой как можно больше всяческой снеди (это чтоб в следующий раз идти к Старцу пришлось не очень скоро), а потому изрядно взмок, покуда добрался до того самого зальца, где на следующий день Торк и прочие увидели его стоящим с мечом наготове. Из зальца этого начинался потаенный лаз наружу, отсюда же извилистый, обильно ветвящийся проход вел в хранилище Древней Глины. А в дальнем углу начинался спуск в подземные пещеры, истрескавшиеся ступени которого больше походили на щебнистую осыпь.

Столяр решил немного отдышаться перед тем, как лезть на готовые в любой момент стронуться камни. Поставив корзину с кормом, он уже собрался присесть, как вдруг в глубине хода к хранилищу Глины качнулось трепетное желтое зарево – качнулось, заиграло живыми бликами на сочащихся влагой стенах… И потухло. Словно бы кто-то неведомый, выходя из-за поворота, разглядел впереди отсвет чужой лучины и тут же задул свою.

При Хоне не было оружия, только плохонький ножик, и все-таки столяр бросился в темный зев стиснутого камнями прохода. Добежав до поворота, он остановился, потому что порывистыми своими движениями едва не погасил лучину, а остановившись, не решился идти дальше. На вольном воздухе – в скалах или в лесу – бывалый воин не побоялся бы ничего, но здесь… Свет хилого огонька не в силах был дотянуться даже до следующего поворота, в стенах смутно чернели пятна боковых ответвлений, из которых так удобно бросаться на проходящего… Несколько мгновений Хон стоял неподвижно, тиская вздрагивающими пальцами рукоять ножа, всматриваясь и вслушиваясь. Было тихо, только потрескивала лучина да собственное Хоново сердце колотилось так сильно, что, казалось, темное нутро огромного строения вот-вот откликнется эхом на эти удары.

Постояв, Хон повернулся и пошел назад. И тут же за собственными шагами примерещились ему другие – осторожные, догоняющие – и беззащитная спина помимо его воли съежилась, будто пыталась прикрыться сама собою… Нет, друг Витязя и сам без малого Витязь умел отличать истинную опасность от вымышленной и не боялся собственных страхов; наверное, именно поэтому он смог разглядеть на полу кучку какого-то давным-давно истлевшего праха, а на ней след. Слабый отпечаток человечьей ноги – кто-то ростом с Хона или даже меньше его запнулся об эту кучку. На это мог быть след самого столяра, оставленный им несколько мгновений назад; это мог быть след Гуфы – старуха каждый день ходила в хранилище Глины… И вообще – уж не случайного ли отсвета своей же лучины испугался почти что Витязь?

Хон до сих пор не может взять в толк, почему случившееся не заставило его послать к бешеному трухлоголового Старца и немедленно вернуться к остальным. Ну словно бы сам умом повредился – с перепугу, что ли? Даже не очень торопясь, он спустился по предательским шатким уступам; откинул ветхую бронзовую решетку, которая на манер крышки прикрывала собой дыру в полу; привязал к имевшейся тут же гниловатой веревке свою корзину и стал осторожно спускать ее вниз – чтоб, значит, не на голову радостно хихикающему Старцу, а рядом.

Ко всем неприятностям того дня вдобавок еще и Старец вздумал выбрыкивать. Обычно он шустро тащил из корзины принесенное и отбегал, давая возможность без помех поднять ее обратно, – видать, прежние кормильцы так приучили. А тут вдруг вцепился в лубяную ручку и принялся изо всех сил рвать к себе. То ли оголодал пуще обычного, то ли ком земли с пещерной кровли сорвался и вышиб из его полупустой головы последние крохи ума – бешеный его знает. Хон от неожиданности даже веревку упустил. Оно-то ничего, веревка эта другим концом к решетке привязана, но все равно досадно даже в подобной малости уступить полоумному объедку. Озлобленный столяр уже подыскал под ногами некрупный камешек (ушибить особо не ушибет, а от корзины небось отгонит), и вот тут-то до него наконец дошло, что Нурд и бабы остались безо всякой защиты, и если давешним случайным бликом действительно приоткрыл себя кто-то чужой…

Ему сразу стало не до корзины. Он даже решетку не закрыл как следует – прихлопнул только, а вот вдвинуть на место тяжеленный, изъеденный зеленью засов позабыл. Пришлось, уже отбежав, возвращаться (не хватало только, чтоб еще Старец на волю выбрался: поди, сама Мгла бессильна угадать, чего можно дождаться от этого пустоголового).

Когда столяр, еле живой от бега по бесконечным крутым ступеням, ворвался в обжитые каморки, там было спокойно. Нурд спал, а возившиеся у очага бабы даже не обернулись на торопливые Хоновы шаги – Раха только буркнула недовольно, что зря он так спешит, еда еще не скоро поспеет.

Витязя Хон будить не стал, а к тому времени, как Нурд сам проснулся, успел твердо решить: рассказывать о случившемся ему (а бабам тем более) покуда не стоит. Увечному, поди, и без того несладко. Был бы Хон уверен, что видел чужого, – одно дело, а так… Ни к чему прежде времени волновать, сперва самому убедиться надо. Единственное, на что столяр решился, – это посетовать, будто все же беспокоится из-за тайного лаза: вдруг найдут его серые, несмотря на Гуфины ухищрения? Нурд пообещал быть начеку, и у Хона немного отлегло от сердца. Зрение даже здесь, где очаг да факелы, стоит не слишком многого, а слухом с Прошлым Витязем и натасканному псу не сравняться.