Дорога от порта до гостиницы ошеломила Старинова. Словно он только вчера покинул Ленинград. Спокойно и плавно разворачивались вдоль быстрой Невы гранитные набережные. Навытяжку стояли ростральные колонны. Бешено взвивались на дыбы кони Аничкова моста. Величественно и уверенно рассекал город Невский проспект.

Старинов вечером сел на поезд и уже на следующий день докладывал московскому руководству о своем возвращении.

Илью Григорьевича поместили в гостиницу, сказали, что вызовут. Через три дня он был принят Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым. Последний, выслушав рассказ об Испании, поблагодарил за высокое понимание воинского долга.

— Вы достойны высокой награды, — сказал маршал. — Я считаю, что вы заслуживаете и повышения в звании. Надо дать вам соответствующую большую работу по специальности.

Выйдя из-за стола, Ворошилов пожал Илье Григорьевичу руку:

— Ждите назначения, товарищ Старинов!

Прием у народного комиссара обороны на первых порах успокоил и ободрил Илью Григорьевича. Время шло. Но Старинова никто и никуда не вызывал и никакой «большой работы» не предлагал.

Наконец Илья Григорьевич получил вызов. Но не к наркому обороны. Его вызывали в НКВД. Объяснили, что в качестве свидетеля. Сказали, что от него требуется дать чистосердечные показания.

У Старинова спрашивали, где он служил, насколько был близок с тем или иным человеком, часто ли встречался с М. П. Железняковым и А. И. Бааром.

Отвечал Илья Григорьевич честно. Названных людей он знал. Задания их выполнял. Как же иначе? Это были приказы прямых начальников. Его спросили:

— Для чего вы закладывали тайные партизанские базы в тридцати — ста километрах от границы? Для чего готовили вдали от границы так называемые партизанские отряды?

Старинов понял, куда клонит следователь. Ответь он сбивчиво, уклончиво, и сразу из «свидетеля» мог превратиться в обвиняемого.

Илья Григорьевич уже знал, что подготовленных, в том числе и им лично, партизан обвиняют в двух вещах: «в неверии в мощь социалистического государства» и «в подготовке к враждебной деятельности в тылу советских армий».

— Базы действительно закладывались и в ста километрах от границы. Но ведь укрепленные районы строились тоже в ста и более километрах, а стоят они сотни миллионов или миллиарды рублей!

— Укрепрайоны вы оставьте! Они ни при чем.

— Как ни при чем? Если затрачиваются такие средства на строительство, стало быть, допускается выход противника на эти рубежи. А раз так, логично готовить и все необходимое для развертывания партизанской борьбы между границей и укрепрайонами. Я готовил партизан для борьбы с врагом. Мероприятия, о которых идет речь, проводились в интересах защиты Родины.

После «беседы» в НКВД Старинов понял, что все заблаговременно подготовленные на случай войны базы и партизанские отряды ликвидированы, кадры партизан уничтожены, а отряды распущены, и всякого, кто имел отношение к этому делу, рассматривают как врага народа или пособника врагов народа.

Старинов видел только один выход — обратиться к наркому обороны, рассказать о своих сомнениях, просить защиты от необоснованных обвинений.

Ворошилов принял его. Но на этот раз он держался сурово и замкнуто.

— В чем дело? О чем вы хотели сообщить? Волнуясь и сбиваясь, он рассказал маршалу о своих переживаниях.

— Товарищ народный комиссар, ведь мы выполняли задание Центрального Комитета по подготовке к партизанской борьбе, а склады оружия готовились по вашему указанию.

Нарком обороны смутился. Потом, помешкав, взял телефонную трубку:

— Здравствуйте, Николай Иванович… Да вот… У меня сидит недавно прибывший из Испании некий Старинов. Его допрашивали о выполнении заданий Якира и Берзина по подготовке баз и закладке для них оружия. Конечно, он выполнял задания врагов народа. Но он был маленьким человеком, мог и не знать сути дела. Он отличился в Испании и в значительной мере искупил свою вину. Оставьте его в покое. Сами примем соответствующие меры.

Буквально на третий день после посещения К. Е. Ворошилова Старинова вызвал начальник военных сообщений Красной Армии комбриг А. Е. Крюков.

Комбриг принял Илью Григорьевича и предложил ему должность начальника военных сообщений округа.

На минуту И. Г. Старинов онемел. Наконец речь вернулась к нему:

— Товарищ комбриг! Какой же из меня начальник военных сообщений округа?! Я командир железнодорожных войск, подрывник, готовил партизан, а в органы военных сообщений после академии попал не по своей воле. Не по силам мне работа, которую вы. предлагаете.

— Это не ответ, товарищ военинженер третьего ранга! Вот я всего полгода назад командовал железнодорожным полком, а теперь — начальник военных сообщений всей Красной Армии. И ничего, справляюсь! Кадров не хватает, и мы обязаны выдвигать на руководящую работу молодых командиров. Хорошо. Раз так упрямитесь, не станем говорить об округе. Самое меньшее, что мы можем вам предложить, это должность начальника Центрального научно-испытательного полигона. Устраивает? Но учтите — полигон вдали от больших городов, в лесах.

Подумав, Илья Григорьевич согласился стать начальником полигона.

Семнадцатого февраля 1938 г. Илье Григорьевичу Старинову присвоили звание полковника, а двадцатого марта того же года, то есть четыре месяца спустя после возвращения из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА.

На полигон Старинов попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту службы, ему предстояло побывать на лечении в Кисловодске.

* * *

В конце апреля 1938 г. И. Г. Старинов прибыл к новому месту службы и сразу начал знакомиться с работой полигона, с тематикой испытаний техники железнодорожных войск, с программой учений.

Он с тревогой обнаружил, что были прекращены работы по ряду образцов новой техники. Изобретатели и авторы этих конструкций в большинстве своем были объявлены врагами народа. Их имена были вычеркнуты из программы работ. На полигоне происходило то же, что и везде в стране.

И с великой долей вероятности можно констатировать, что в начале войны с гитлеровской Германией на вооружении Красной Армии не оказалось многих хороших видов оружия, почти готового к серийному производству.

Правда, не всех ценных специалистов посылали в лагеря. Иным разрешали работать и в заключении. Эти «счастливчики» доводили проекты до совершенства в камерах-одиночках, оторванные от мира. Над ними висела угроза, что любая ошибка будет признана вредительством, всякая неудача вызовет ухудшение тюремного режима.

На полигоны и испытательные площадки репрессированных специалистов доставляли под усиленной охраной.

Об их прибытии сообщалось только начальнику полигона, комиссару и уполномоченному особого отдела.