Лиза вдруг встрепенулась, поняв, что выплеснула на мать намного больше волнений, чем полагалось на день.

– Я все вижу, Лизок, только стараюсь лишний раз не бередить тебя, – сказала Софья Сергеевна, дотрагиваясь до щеки Лизы. – Болезнь это, думаю, болезненный страх. Бедная моя девочка… Я как знала, как знала, что у вас что-то не так!

– Ничего, мам, мы справимся. Только можно я к тебе буду Майку почаще присылать, чтоб ты ее отогревала? А то боюсь за нее.

– Конечно, дурочка ты моя, буду только рада, люблю вас очень. – Софья Сергеевна обеими руками взяла Лизину голову и крепко поцеловала ее в лоб. – Ничего, родная, выживем, проживем. Такую страшную войну прошли и сейчас прорвемся. Вот вернется Аркаша, и заживем…

Мать и дочь сидели, крепко обнявшись посреди разора, среди вывернутых вверх дном воспоминаний, книг, вещей, бабочек и призраков, отражаясь в старинном семейном зеркале, которое видело и не такое. Отражение в зеркале чуть вздрагивало и плыло, словно амальгама слегка плавилась и куда-то текла, унося с собой изображение. А вместе с изображением уплывали в темноту и звуки дома, и музыка, доносящаяся из радиоприемника, и бой часов, с каждым мгновением растворяясь в плотном сером тумане.

Аркадий Андреевич стоял у окна. Он курил в открытую форточку и выгонял дым наружу, смешно, по-подростковому, махая ладошкой, чтобы не учуяла мама. Ну да, курить ему нельзя, а кому можно? Хотя сам, конечно, понимал, что три пачки сигарет в день – это, несомненно, перебор.

В Москве был праздничный апрель, каких никогда еще нигде не случалось, только и разговоров было: «Гагарин», «Космос», «Поехали!». И с погодой в тот день повезло, и люди улыбаются, автомобили сигналят, особенный праздник какой-то. Даже Аркадий Андреевич чувствовал внутреннюю гордость, понимал, что и он причастен, не конкретно, конечно, но как представитель всего могучего советского народа, все-таки мы первые, обскакали американцев этих.

Закашлялась мама, и Аркадий Андреевич, выгнав весь дым, закрыл форточку на шпингалет и подошел к ее постели. Софья Сергеевна болела, артрит точил ее суставы, то чуть отпуская, то вгрызаясь с новой силой, раздувая до красноты колени и не давая возможности встать. Она теперь часто вспоминала бабушку, которая тоже маялась суставами, делала травяные припарки и прикладывала лопух и капусту, чтобы оттягивало боль в непогоду, но к старости и сама совсем расклеилась. Вроде и времени столько прошло с тех пор, а ничего спасительного от артрита так и не придумали, те же вечные капустные листья да лепешки из меда с мукой. Но Аркаша, слава богу, стал делать какие-то уколы, которые на время снимали воспаление и облегчали боль. Они были довольно едкими и болезненными, и Софья Сергеевна невообразимо морщилась, когда Аркадий медленно, вроде как растягивая удовольствие, вводил ей лекарство. А на вопрос «Что у тебя с лицом?» получал от нее неизменный ответ: «Простое еврейское лицо, не удивляйся».

– Проснулась? Ты как? Давай я тебе давление померю, – Аркадий Андреевич сел у кровати, поправив сползшее одеяло. Аппарат был наготове, Аркадий приладил манжет на руку и сосредоточенно стал нажимать на грушу. Потом вынул стетоскоп из ушей и улыбнулся. – Ну вот, всё хорошо!

– Так что ж ты мне не говоришь, сколько? Мне надо знать, это мое хозяйство, как-никак! – возмутилась Софья Сергеевна, с усилием повернулась на бок и попыталась сесть. Сил уже совсем не хватало.

– 140 на 85, для тебя вполне нормально. Давление давлением, а как ты сама себя чувствуешь? – спросил Аркадий.

– Довольно застойно. Очень устала от всего этого. Когда Лиза придет?

– Уже пришла, они с Идой на кухне готовят что-то. Гришка с Вовой и Майкой еще не вернулись – вся Москва гуляет, праздник все-таки, – дал полный отчет Аркадий.

– Майка одна пошла, без ухажеров? – поинтересовалась Софья Сергеевна.

– Не знаю, взрослая уже, пусть сама решает, что мы лезть будем, – сказал Аркадий.

– Ну ладно, разберется. А что там по телевизору? Включи, пожалуйста, – Софья Сергеевна надела очки и устроилась поудобнее в подушках.

Диктор торжественно вещал про подвиг, про первого советского человека в космосе, потом показали сурового Королева, потом Гагарина, потом жену Гагарина, в очочках, остроносенькую, и его двух маленьких дочек. Голос у Гагарина был приятный, тихий, держался он просто и спокойно.

– Посмотри, какая улыбка у него обаятельная, Аркаш, как много это значит! Какой естественный мальчик, ни капли наносного. Нравится он мне, настоящий!

– О, вы, я слышу, тут уже вовсю разговариваете! – на пороге появилась Лиза, незлобинской породы, рыжая, уже чуть в серебро и очень похожая на мать.

– Новый фартук, Лизок? – спросила мама.

– Ага, надела похвастаться, красивый? – Она моделью прошлась перед кроватью, демонстрируя синий фартук с аппликацией из разноцветных человечков, держащихся за руки, как на гирлянде.

– Шикарный! Просто блеск! А где с домиками, мой любимый? – спросила Софья Сергеевна.

– Я его Клавдии подарила, когда она в гости приходила, помнишь, на той неделе? Ей приглянулся, я и отдала. Еще нашью, не волнуйся, это ж мне в радость!

– Как будто тебе на работе дел не хватает, – удивилась мать. – Как ты еще на шитье время выкраиваешь?

– Вот именно, выкраиваю и шью. На работе ж одни опыты да бумажки, а я рукоделить люблю, ты же знаешь, мам! Ну ладно, тебе чаю налить или обедать сразу будешь? Уже почти всё готово, – сказала Лизавета.

– А что вы там наготовили? Сегодня ж праздник большой!

– Ида пирог с капустой поставила. Борщ и жаркое с картошкой и черносливом, чем плохо?

– Кто ж говорит, что плохо, – ответил Аркадий. – Надо еще вина купить, отмечать так отмечать!

– Есть у нас бутылочка, не волнуйся, у нас же стратегические запасы! – Лиза уже открыла резные дверцы старинного буфета и стала чем-то звякать. Вынув часть банок с запасами на пол, она потянулась куда-то вглубь, словно собираясь влезть в нору, и вынула оттуда бутылку «Ахашени».

– Ну вот, я же говорила! – обрадовалась Лиза.

Аромат пирогов уже заполнял комнату, с силой проникая в ноздри и будоража еще не проснувшийся с завтрака голод, который постепенно начинал о себе напоминать.

– У меня все готово! – сказала Ида с порога. – Скоро наши голодающие придут, раздвигайте стол, будем сегодня обедать в гостиной! – дала она указания и вновь исчезла на кухне.

Лиза с Аркашей сразу засуетились – Аркадий вынул из-за буфета специальную вставную панель для увеличения стола, стал пыхтеть над ним, тот недолго сопротивлялся и наконец разъехался. Сразу стал солидным и значительным, а когда Лиза прикрыла его большой льняной скатертью, то к чувству голода сразу присоединилось и праздничное настроение. Тарелки, кузнецовские, фамильные, сохраненные, хоть чуть и уменьшившиеся количеством за сто лет, были тоже вынуты на свет божий из недр буфета. Лиза выдвинула супницу, чуть колеблясь – надо – не надо, не любила она супницы, лишняя вещь какая-то, места много занимает, да и суп в ней моментально остывает. Покрутила ее, подвигала, будто примериваясь, но вытащила тоже, пусть красиво будет. Блюдо огромное с верхней буфетной полки, чуть позвякивая, вытянула, с маленький аэродром, для пирога, чтоб лежал во всей красе, а не пирамидкой на простой тарелке, раскрошившись и потеряв внушительность и солидность. Вся посуда, наконец, была перенесена и расставлена на столе, Лиза перестала суетиться в гостиной и пошла на кухню.