Я часто встречалась с тетушками, которые уделяли мне много внимания. Аделаида всегда на что-то сердилась. В поисках причины для битвы она старалась воспользоваться даже незначительным поводом. Основной ее целью была мадам Дюбарри, но когда она узнала, что мне запретили кататься верхом на лошади, она переключилась на эту тему.

— Это смешно! — заявила она. — Не кататься на лошади! Каждый должен ездить верхом на лошади. Осел для дофины Франции! Это — оскорбление.

Виктория кивала головой, спустя несколько секунд к ней присоединилась и Софи.

— Это все подстроили наши враги, — мрачно заметила Аделаида.

Я хотела напомнить, что это моя мать запретила мне катание и что Мерси и король поддержали ее. Едва ли я могла назвать их своими врагами. Но Аделаида ничего не слушала, когда у нее было с чем бороться. Со мной не должны плохо обращаться. Меня не должны унимать. Она и ее сестры будут моими защитницами, и у нее уже есть план.

Он заключался в том, что я должна продолжать, как обычно, кататься на своем муле. Но будет выслан конюх с лошадью, с которым я встречусь в заранее условленном месте. Затем я должна слезть с мула и пересесть на лошадь, покататься на ней и вернуться обратно на то место, где меня будет ждать мул, пересяду на него и поеду обратно во дворец. Все очень просто!

— Мы их всех перехитрим! — торжественно вскричала Аделаида. Я колебалась.

— Это не понравится матушке.

— А как она узнает об этом?

— Все равно, я не хочу идти против ее воли.

— Она далеко, в Вене, не знает, что над тобой здесь смеются, когда ты едешь верхом на своем осле.

Они убедили меня, затем последовали тайные переговоры, и через некоторое время я отправилась верхом в сопровождении нескольких лиц из своей свиты и встретила конюха, который ожидал меня с лошадью. Все они немного боялись, так как знали, что сам король, а также моя матушка запретили мне ездить верхом на лошади, и мне неожиданно стало стыдно. Я согласилась не переходить на галоп, позволила конюху держать лошадь за уздечку и решила ехать только шагом. Но какой было радостью снова оказаться на лошади верхом! Я забыла, что вновь проявляю неповиновение, и рассмеялась до слез, когда представила себе, какое лицо будет у Мерси, если он увидит меня.

Я намекнула об этом одному человеку из своей свиты, и все они подхватили мой смех. Весело посмеявшись, мы вернулись к тому месту, где один из сопровождающих ждал нас с мулом, и я торжественно поехала обратно во дворец, в то время как конюх галопом ускакал на лошади.

Один из членов сопровождавшей меня свиты, смеявшийся вместе со мной, поспешил обо всем рассказать Мерси, и когда он появился в моих апартаментах, я поняла по его суровому виду, что моя уловка раскрыта. Мерси выглядел весьма огорченным. Я выпалила:

— Итак, вы знаете, что я ездила верхом на лошади?

— Да, — ответил он.

— Я собиралась рассказать вам об этом, — заявила я и добавила в оправдание:

— Те, кто видел меня, были довольны, что мне предоставлено такое удовольствие.

— Я был бы унижен, — ответил он торжественным тоном, — если бы вы решили, что я присоединяюсь к членам вашей свиты. Я очень беспокоюсь за вас и был бы очень опечален, произойди с вами что-нибудь, что повредило бы вашему здоровью, а также доставило неприятность императрице.

Я испугалась, как всегда при мысли о маме, и быстро сказала:

— Я была бы в отчаянии, если бы огорчила императрицу. Но, как вы знаете, верховая езда — любимое развлечение дофина. Не должна ли я следовать тому, что доставляет ему удовольствие?

Мерси ничего не ответил на мои слова, заметив лишь, что он оставляет меня, чтобы я как следует подумала о возможных последствиях своего поступка.

Я раскаивалась в совершенном и чувствовала себя виноватой, но затем разозлилась. Все это так глупо! Почему мне нельзя кататься на лошади, если мне это нравится?

Я очень расстроилась. Но одна мысль засела в моей легкомысленной голове, — мне было ясно, что никто другой на земле, кроме моей мамы, не заботится о моем здоровье. Ее, конечно, проинформировали о моем своеволии, и она, должно быть, узнала, какую роль сыграли в этом деле тетушки, поскольку вскоре предупредила меня:

«Во всем придерживайся нейтральной позиции. Я хочу, чтобы ты была более сдержанной, чем когда-либо. Не вникай ни в чьи секреты и не проявляй любопытства. Мне неприятно писать об этом, но не доверяй никому, даже твоим тетушкам, которых я так уважаю. У меня есть основания так считать».

Да, были очень убедительные основания. Вероятно, их было даже больше, чем она тогда считала.

Спустя год после нашей свадьбы моему деверю, графу Прованскому, подобрали жену. Она прибыла в Версаль в мае, как и я, — Мария Джозефа Савойская. Мне она сразу не понравилась, она была очень безобразной, в ней полностью отсутствовало обаяние, и так считала не только я. Граф Прованский был весьма разочарован в ней. Каждый сравнивал ее со мной, а это доходило до ее ушей и приводило ее в ярость. Я знала, что она ненавидит меня, хотя и притворяется.

Мне было безразлично ее отношение ко мне, так как я подружилась с принцессой де Ламбаль, которую находила приятной и нежной, хотя аббат Вермон утверждал, что она глупая; но он просто не хотел, чтобы я с кем-либо дружила, кроме него. Я защищала принцессу.

— У нее хорошая репутация, — заявляла я, — чего нельзя сказать о ком-либо при этом дворе.

— Она может потерять эту репутацию завтра же, — возражал он, — но ее репутация неумной женщины укрепляется с каждым днем!

Я смеялась над ним, но между нами поддерживались очень хорошие отношения.

Была еще одна женщина, с которой я подружилась, и хотя аббату Вермону она также не нравилась, он не мог пожаловаться на ее тупость. Это была Жанна Луиза Генриетта Жене, чтица, которая служила у моих тетушек. Я часто встречалась с ней в их покоях, и меня привлекало ее спокойное поведение и довольно строгое выражение лица. Это была тяга двух противоположных натур. Я чувствовала, что хотя она глубоко уважает моих тетушек, а также и меня, но, кроме того, я еще нравлюсь ей.

Я спросила у короля, могу ли я также пользоваться услугами чтицы моих тетушек, и он сказал: «Да, хоть сейчас». Поэтому я стала приглашать мадемуазель Жене в свои апартаменты, где она могла читать мне вслух, но предпочитала беседовать с ней, поскольку она знала разные истории о дворе, и я считаю, что узнала от нее гораздо больше, чем от кого-либо другого.

Она была только на три года старше меня, но казалась старше по крайней мере лет на десять — такой сдержанной, такой серьезной она выглядела. Я уверена, что матушка одобрила бы наше сближение. Иногда я даже думала, что приятная, благоразумная Жанна Луиза была бы значительно лучшей дочерью для моей матушки, чем я. Ее отец работал в министерстве иностранных дел и там на него обратил внимание герцог де Шуазель — таким образом Жанне Луизе дали место при дворе. Она была умным ребенком, удивлявшим всякого своими знаниями; одним из ее главных достоинств являлся голос — чистый и отчетливый; другое заключалось в том, что она могла читать вслух часами. Поэтому она и стала чтицей у моих тетушек.