У меня не было никакого опыта спуска на горных лыжах. Но мне хотелось научиться. Я упрямо забиралась на невысокие вершинки и спускалась по коротким склонам. Лыжи и ботинки тогда были неуклюжие, так что даже небольшой склон требовал серьезного навыка. Думаю, мой прогресс не впечатлил ни Руди, ни его друзей. Еще бы, они-то начинали в детстве.

К ежегодному карнавалу в Цюрихе относились серьезно. Его кульминацией был костюмированный бал, организуемый студентами факультета искусств. Участвовать мог любой, победа доставалась самому лучшему костюму. Поскольку у меня был опыт джаз-банда, я решила попробовать преобразиться в негритянку с американского юга. Короткая полосатая юбка из нескольких лоскутов материи, белая блузка, кокетливый передник и соломенная шляпка. Всю видимую часть тела я старательно закрасила черной краской. Залихватская улыбка завершала мой образ. Танцевала как сумасшедшая. В какой-то момент я заметила, что барабанщик из студенческого оркестра, игравшего на возвышении, отлучился. Не думая, инстинктивно, я вскочила на площадку и заняла место у барабана. Это так впечатлило жюри, что – ура! – главный приз достался мне. Кстати, Паули смотрел на меня во все глаза, подошел ко мне чуть позже и изъявил желание подружиться.

Конечно, наша жизнь состояла не только из счастливых минут. Руди работал с утра до ночи. За этот академический год он опубликовал несколько работ, позднее ставших классикой. Обсуждения с шефом изматывали его. Паули вообще был очень критичным, но особенно не давал спуску своим ассистентам. По-видимому, он считал, что таким образом изгоняет из них юношескую дурь. Вместе с тем, он делился с ними своими самыми сокровенными задумками. Весной 1932-го он был занят «нейтрончиком» и постоянно обсуждал эту гипотезу с Руди. Ферми переиначил «нейтрончика» в нейтрино, и именно это название прижилось. Нейтрино были открыты четверть века спустя. Руди получил письмо, заканчивающееся следующими словами: «Надеюсь, ваша физика улучшится; я не был полностью ею доволен. Советую вам подать заявление на стипендию Рокфеллера. Ваш Вольфганг Паули».

С началом нового 1932 года Руди начал заметно нервничать, поскольку его контракт в Цюрихе истекал в сентябре, а никаких других предложений не поступило. Даже сейчас, после атомной бомбы, приведшей физиков на научный олимп, стезя молодого физика-теоретика нелегка. Но в 1930-х ситуация с работой для молодых физиков-теоретиков была еще хуже. С одной стороны, их было раз в пятьдесят меньше, чем сейчас. Но, с другой стороны, и рабочих мест для них было неизмеримо меньше. В то время квантовая физика находилась на переднем крае исследований и вся была сосредоточена в нескольких научных группах Германии, Швейцарии и Англии. Постдокторских должностей вообще не существовало. Для молодого человека единственный способ устроиться на работу – это пойти ассистентом к какому-нибудь известному профессору либо получить стипендию в одном из немногих фондов, которые в то время финансировали естественные науки. Все они были наперечет. Государственных грантов тоже еще не существовало.

Руди подал заявление на предоставление ему права читать лекции. В университетах в немецкоговорящих странах есть такая процедура, называется она Habilitation. Параллельно он искал работу ассистента всюду, где только можно. Вот несколько абзацев из письма, которое Руди написал мне с конференции в Германии.

Лейпциг, 9 февраля 1932 г.

Мне хотелось как-то поддержать Руди, чтобы он не упал духом. Каждый вечер мы обсуждали с ним разные возможности, включая фантастические, например Аргентину. Кто бы мог тогда подумать, что всего четыре года спустя такие варианты уже не будут казаться нам фантастическими…

Я завела разговор о стипендии Рокфеллера. К сожалению, она годовая, продлить ее было нельзя, и это, естественно, Руди не нравилось, да и я не была в восторге от переездов. Цыганская доля… Фонд Рокфеллера, в который Паули посоветовал обратиться Руди, – тот самый фонд, который дал стипендии и Ландау, и Гамову, и Бете, и десяткам других молодых ярких физиков того поколения. Тогда квантовая физика считалась самой главной наукой. Фонд существует и сейчас, но, увы, физика уступила свое место на пьедестале.

Фонд Рокфеллера финансировал только тех молодых ученых, которым было куда вернуться после окончания стипендии. Не тратить же деньги на тех, кто в конце года будет вынужден оставить академическую карьеру! Выхода не было, Руди решился пойти к Паули:

– Господин профессор, мне нужна ваша помощь.

Паули пристально посмотрел на Руди.

– Хорошо, доктор Пайерлс, я напишу в Фонд, что через год снова возьму вас к себе в Цюрих. Но вы дадите мне обещание, что не вернетесь.

В душе Паули был добрым человеком и старался помочь тем, кого считал достойным.

Руди получил стипендию. В 1932 году отборочный комитет счел его одним из трех квантовых физиков, заслуживающих поддержки.

Я уже писала, что жизнь складывается из миллиона случайностей. Почти все проходят мимо нас и затухают в памяти, не вызывая последствий. Лишь изредка случайность круто меняет жизнь, как говорится, к счастью или к несчастью. Рокфеллеровская стипендия была явно к счастью.

* * *

Не проходило и дня без воспоминаний о маме, Исае Бенедиктовиче и Нине. Как мне их не хватало! Как будто у меня отрезали руки, осталась только глухая тоска. Хотя я старалась не упоминать об этом Руди, он как-то сам догадался и предложил: «Женя, почему бы тебе не съездить в Ленинград?» Для этого нужна въездная виза, запросить которую можно было в советском консульстве, явившись туда лично. Естественно, запрос ушел в Москву. Шли месяцы, ответа не было. В апреле 1932 года Руди уехал в Москву на конференцию. Его приютил у себя дома Тамм. Иоффе тоже там был. Я попросила Руди зайти в Наркоминдел и справиться о визе. Чиновница, пролиставшая мое досье, с явным неудовольствием сказала: «Не понимаю, что ей нужно. Сначала она хотела уехать, теперь хочет приехать. Если каждая будет туда-сюда мотаться… – и потом, заглянув на последнюю страницу: – Решение еще не принято. Мы вас известим».