Добавил к этому рассказы девчонки, но отфильтровал из них откровенную чушь и девичьи фантазии. Сложил всё это в единую картину.

Каховский взмахнул руками. От кончика сигареты отломился пепел, ударился о джинсы Зоиного отца, развалился на мелкие части, осыпался на пол. Юрий Фёдорович отряхнул штаны, носком тапка отфутболил пепел к стене.

— Возможно, моя версия событий в чем-то ошибочна… — сказал он. — Но это вряд ли. Слова Терентьевой подтвердили многие мои догадки. Но некоторые предположения они опровергли.

Юрий Фёдорович прокашлялся.

— Значится так, — продолжил он. — Вот как я сейчас вижу всю эту историю…

Виновником событий, покалечивших в прошлой жизни мою судьбу и лишивших меня отца, Юрий Фёдорович назначил… папиного коллегу: учителя истории из семнадцатой школы Дмитрия Григорьевича Лещика. Каховский заявил, что Терентьева «косвенно» подтвердила эту его догадку. Сказал, что считает Дмитрия Григорьевича «любителем маленьких девочек».

— Ты понимаешь, о чём я говорю, зятёк? — спросил он.

Я кивнул.

По словам Каховского (и по намёкам Нины Терентьевой), Лещик «совратил» Удалову два или два с половиной года назад. «Дядя Юра» повторил мне утверждение Терентьевой о том, что Екатерина «влюбилась» в учителя истории «как дура». И что якобы именно Удалова придумала, что после школы уедет со своим взрослым «возлюбленным» из Великозаводска в Москву.

— Я думаю, что это Лещик придумал схему с шантажом мужиков, — сказал Зоин отец.

Юрий Фёдорович считал: Дмитрий Григорьевич «напел» Удаловой ту же «басню», которую ему повторила теперь уже Терентьева — о том, что в Великозаводске будут «косо смотреть», если школьный учитель женится на своей бывшей ученице. А вот в Москве на подобный факт не обратили бы внимания.

— Я думаю, что он пожаловался Удаловой на размер своей зарплаты, — сказал Каховский. — И подсказал, как девчонка может раздобыть денег на ту самую кооперативную квартиру в Москве, где они «будут счастливы». Только не представляю, как он дурил девчонке голову, когда через год замутил ещё и с её подружками: с Локтевой и с Терентьевой. Ловкий мужик этот ваш учитель истории. Больше трёх месяцев крутил роман сразу с тремя хорошо знакомыми друг с другом девицами. Я удивлён, что об этом не узнала вся школа или родители старшеклассниц. Но ни коллеги, ни соседи по подъезду до сих пор не подозревают, что происходило у них под носом.

Юрий Фёдорович ухмыльнулся.

— Екатерина недовольство «изменами» всё же проявила, — сказал он. — Потому что в итоге Лещик с Удаловой «расстался». Опять же: на удивление тихо. Наверняка, чего-то наобещал девчонке. Или запугал. Позже обязательно проясню этот момент. Хотя обиженная Екатерина после этого расставания перестала общаться с подругами. Терентьева заявила мне, что Дмитрий Григорьевич «понял», что «любит» именно её, Нину. И завершил «отношения» с Удаловой. Нина говорила: «в ближайшее время» учитель собирался «порвать» и с Локтевой. Но пока «раздумывал», как это провернуть, чтобы «не рассорить» Терентьеву ещё и с лучшей подругой — с Оксаной.

Зоин отец выдохнул дым, легонько ударил сигарету о край консервной банки.

— Отношения с Удаловой Дмитрий Григорьевич разорвал, — сказал он. — Продолжил морочить головы Локтевой и Терентьевой. И почти полгода Екатерина мирилась с этим фактом. Винила в этом своём несчастье не учителя, а Оксану и Нину. Даже пакостила им по мелочи. Однако в конце весны она вроде бы остыла. И с подругами всё же помирилась. Но тут же заявила им, что историк занял у неё деньги: всю ту сумму, которую девчонка скопила на квартиру в Москве. Причём, взял он у неё накопления сразу же после того, как Удаловой исполнилось шестнадцать лет, и она лишилась возможности зарабатывать, как прежде. Удалова попросила помочь ей вернуть деньги. Но подруги Екатерине не поверили.

Юрий Фёдорович выпустил в сторону окна кольцо дыма.

— Терентьева уверена, что Удалова наговаривала на Лещика от злобы и из ревности, — сказал Каховский. — А вот мне больше верится в то, что Дмитрий Григорьевич заранее такое спланировал. Уж он-то понимал, что девица не напишет на него заявление в милицию. Скорее всего, с её подружками он собирался провернуть тот же фокус, едва им только стукнет шестнадцать. Если Лещик действительно «любитель маленьких девочек», то отношения с взрослыми женщинами ему не интересны. Да и не выгодны. С этими тремя подружками он вскоре попрощался бы: как только посчитал бы их достаточно взрослыми. Обобрал бы девчонок до нитки. И нашёл бы себе новые «игрушки».

Каховский кашлянул, сплюнул в банку.

— Дмитрий Григорьевич приехал в наш город три года назад, — сообщил он. — Эту квартиру снимает. Как мне сказал местный участковый, Лещик «присматривает» за жильём, пока хозяйка квартиры гостит у сестры в деревне. Не сомневаюсь, что на своём прошлом месте работы он оставил вот таких же подросших и обманутых Нин и Оксан. Вот только из нашего города этот историк уедет вовсе не туда, куда планировал. Можешь мне поверить, зятёк. Потому что у меня есть дочь. И я не желаю, чтобы подобные лещики расхаживали на свободе. Так что Екатерина Удалова всё же добилась своего: Дмитрий Григорьевич, действительно, скоро «очень пожалеет» и «будет страдать».

Каховский кашлянул.

— Удалова летом потребовала, чтобы Лещик вернул ей долг. Но тот заявил девице, что никаких денег у неё не брал. Нина и Оксана ему поверили: решили, что историю с «долгом» Екатерина придумала — чтобы рассорить учителя с Локтевой и с Терентьевой. Случилось это в начале июня. Вот тогда Удалова и сказала подругам, что Лещик скоро «очень пожалеет» и «будет страдать». Она попыталась занять денег у подруг — большую сумму. Но и Оксана и Нина ей отказали. Удалова наговорила им «гадостей», угрожала и снова избегала общения с этими девицами до середины августа. Ну а потом, как сказала Терентьева, девчонка «остыла» и опять наладила с ними отношения.

Зоин отец взглянул на дверь своей квартиры, прислушался.

Ничего, кроме завываний ветра и приглушённого стенами смеха Вовчика я не услышал.

Каховский кашлянул (прикрыл рот кулаком) и продолжил:

— Думаю, Удалова уже в августе решила, как раздобудет деньги и каким образом заставит Дмитрия Григорьевича «страдать», — сказал он. — Не знаю, что там щёлкнуло в её голове. Но девчонка выбрала не самый простой вариант мести. Вместо того, чтобы поднять вокруг вашего учителя и его пристрастий шум, она предпочла криминальный путь. Очевидно, что Удалова решила ограбить подружек, а заодно и упрятать Лещика за решётку. Крепко же её обидели, раз девица решилась на убийство. Или же это сработала наследственность. И девчонка изначально была предрасположена к таким вот радикальным способам решения проблем. Вот тебе интересный факт, зятёк…

Юрий Фёдорович указал на меня сигаретой.

— Помнишь тот случай в октябре, когда вашу одноклассницу едва не взорвали в машине вместе с её папашей? — спросил он.

— Свету Зотову?

— Да… кажется. Только у её отца другая фамилия.

— У отчима, — поправил я.

— Не суть, — сказал Юрий Фёдорович.

Он шумно выдохнул в потолок дым.

— Я не так давно выяснил примечательный факт, — сказал Каховский. — Преступник, что изготовил бомбу для отчима вашей Зотовой — это дядя Екатерины Удаловой: родной брат её матери.

Каховский посмотрел мне в лицо, но тут же перевёл взгляд на тонкую струйку дыма, что поднималась от кончика сигареты и улетала к окну.

— И что в этом примечательного? — спросил я.

— Может, и ничего.

Юрий Фёдорович вздохнул.

— Может, и ничего, — повторил он. — М-да.

И сказал:

— Терентьева уверена: Удалова не знала, что Дмитрий Григорьевич в пятницу двадцать первого сентября уехал в Новосибирск на похороны. Подружки в пятницу его не видели ни в школе, ни после уроков. А Екатерина в пятницу и в субботу много времени провела на репетициях: её музыкальный коллектив готовился к выступлению на празднике в честь Дня учителя. Вот и получилось так, что нож в понедельник оказался на столе не рядом с Лещиком. А отпечатки пальцев Лещика в квартире Локтевых не стали доказательством причастности учителя истории к убийству девятиклассницы. Дмитрий Григорьевич, к слову, активно общался с родителями всех трёх девиц. И даже крутил вялотекущий роман с Верой Локтевой.

Юрий Фёдорович скривил губы, повертел рукой.

— Но я сомневаюсь, что у него с Верой Ильиничной наклёвывалось что-то серьёзное. Она постарше него… была. Считаю, что Дмитрий Григорьевич попросту морочил ей голову. Опасался, что его общение с Оксаной неверно истолкуют. Ему, небось, казалось, что окружающие либо уже подозревали его в связях с несовершеннолетними, либо вот-вот могли заподозрить.

Каховский прервался на очередную «затяжку».