Слезы в кинотеатре — это лишь малый фрагмент отрицаемого и отброшенного прошлого невротика. Обычно они служат признаком высвобождения чувства, а не переход всей целиком личности в первичное, осознанное чувство. Процесс высвобождения — это тот феномен, который как раз помогает избежать ощущения целостного чувства. Таким образом, театральные слезы помогают обойти и отсечь чувство, и, таким образом, смягчить боль.

То же самое относится и к человеку, который часто взрывается. Нет никакого сомнения в том, что он чувствует гнев и выражает его, не правда ли? Но если этот гнев, который каждый день выцеживается малыми порциями и направляется на мнимые объекты, не ощущается в первоначальном контексте и не связывается с ним, то он не может ощущаться в первичном смысле.

Давайте для примера возьмем человека, который приходит в ярость каждый раз, когда его заставляют ждать даже очень короткое время. Скорее всего, этого взрослого человека, когда он был ребенком родители заставляли подолгу ждать. Позже, когда другие люди имитируют невнимательное отношение родителей, этот человек разражается гневом, степень которого явно непропорциональна ситуации. К несчастью, такое отсутствие внимания со стороны других людей будет продолжать вызывать гнев до тех пор, пока пациент не переживет истинный контекст первичного недовольства.

Пока этого не случится, его гнев нельзя расценивать как истинное чувство, поскольку его объекты являются чистыми символами, не представляющими ту первичную реальность,

которая вызвала его в действительности. Следовательно, эти вспышки гнева являются символическими, невротическими актами.

На мой взгляд, чувства следуют принципу «все или ничего». Всякий стимул, порождающий чувство, будет ощущаться всем организмом. Для невротика, однако, эротическое возбуждение вызывает лишь изолированное чувство в гениталиях, не являясь подлинным сексуальным чувством, которое охватывает здорового человека от головы до ног. О фрагментации чувств невротика можно судить по сдерживаемому смеху, по подавленному чиханию и по его речи, которая артикулируется, кажется, без участия лица. Не каждый невротик переносит свое страдание именно так, но сам процесс фрагментации личности имеет место всегда, хотя и находит разные способы проявления.

Есть целый ряд таких способов экспрессивного выражения, которые в обиходе называют чувствами, хотя я сам их таковыми не считаю. Например, одним из таких чувств является «чувство» вины. Невротик скажет: «Я ужасно себя чувствую из‑за этой лжи; я так виноват!» Я скорее склонен расценивать вину, как бегство от чувства (боли), так как чувство вины приводит к поведению, которое помогает снять напряжение. Здоровый человек ощутит неверные последствия своего поступка и постарается исправить ситуацию.

Я полагаю, что в своей основе чувство вины в действительности является чувством страха потери родительской любви. Один пациент признался во время прихода первичного чувства, что испытывал яростную ненависть к своему отцу, который оставил его в очень раннем детстве: изнутри я кипел как лев, но выражался как послушный котенок. Чувство вины, говорил этот пациент, удерживало его от того, чтобы громко выразить свой гнев. Когда же он ощутил реальное чувство, то понял, что боялся высказать отцу все, что накипело на душе только из страха, что после этого отец никогда больше не вернется. Таким образом, душевное движение, названное чувством вины в действительности оказывается поведением, выработанным в ответ на страх.

Часто как чувство расценивают депрессию. Больные, прошедшие первичную терапию, никогда не жалуются на депрессию. Они, конечно, могут печалиться и грустить по поводу тех или иных событий, но эти чувства специфичны и адекватны ситуации. По моим наблюдениям, депрессия — это маска, прикрывающая очень глубокие и болезненные чувства, которые невозможно связать с целой личностью. Действительно, некоторые невротики скорее решаются на самоубийство, нежели на то, чтобы ощутить эти истинные чувства. Депрессия — это настроение, близкое к первичному чувству, но ощущается оно как телесный дискомфорт («Мне плохо»; «Я чувствую подавленность»; «Чувствую в груди тяжесть»; «Такое чувство, что грудь сдавили обручем» и т. д.), так как нет связи с ранним источником этого настроения. Установление такой связи превращает настроение в чувство, и именно поэтому после первичной психотерапии больные больше не подвержены настроениям, но испытывают чувства. Когда уровень депрессии измеряют с помощью электромиографа, то выявляют очень высокий уровень напряжения, каковое и указывает на то, что депрессия, по сути своей, является отключенным чувством. Недавно доктор Фредерик Снайдер из института душевного здоровья записал энцефалографическую картину сна невротика. Патологическая активность начинается тотчас после того как они засыпают, сон является искаженным и фрагментированным. Депрессивные больные спят меньше, чем здоровые, и это еще одно доказательство вовлеченности напряжения в клиническую картину депрессии[6].

Любое, самое тривиальное событие может вызвать депрессию. Одна пациентка пришла на вечеринку и ушла домой раньше времени, охваченная депрессией. Оказалось, что с ней никто не разговаривал и никто не захотел сесть рядом с ней. Депрессия продолжалась много дней, и стало ясно, что это реакция отнюдь не на расстройство, связанное с вечеринкой. Этот эпизод разрядил, очевидно, старое чувство, обусловленное тем, что родители никогда не интересовались ею, не садились с ней

рядом и не беседовали с ней. Когда во время сеанса первичной терапии она попросила своих родителей поговорить с ней, ее депрессия прошла. Некоторые люди могут заглушать депрессию хождением по магазинам, любовными свиданиями, посещением вечеринок, но депрессия все равно остается, ожидая того момента, когда все эти отвлекающие маневры закончатся. Депрессия будет отравлять существование такого человека до тех пор, пока он не испытает то чувство, которое давит ему на плечи.

Есть и другие ложные чувства. Вот, например, чувство «неприятия». Во время одного из моих учебных циклов я покритиковал работу одного молодого психолога, сказав, что в ней есть неточности. Он начал с жаром оправдываться, говоря: «Я имел в виду совсем не то, что вы подумали. К тому же работа не закончена» и т. д. Когда я спросил его, что он почувствовал, выслушав мои критические замечания, от ответил, что ощутил «неприятие». В действительности в нем проснулось старое, погребенное на дне сознания чувство неприятия со стороны отца («Ничего, чтобы я ни делал, не могло заставить его полюбить меня»). Для того, чтобы не дать прорваться этому страшно болезненному чувству, он закрылся дымовой завесой объяснений, проекций, оправданий для того, чтобы не допустить появления первичной боли. Он не обсуждал неточности отчета. Ошибки означали для него только то, что он нехорош и его не будут любить. Зарождающееся чувство неприятия ощущалось не полностью. Оно просто запустило поведение, необходимое для того, чтобы прикрыть это чувство.