расположенный неподалеку архипелаг Риау. Свидетельства британских наблюдателей, а также по меньшей мере одного малайского купца, которого держали в плену на острове Галанг (Пулау-Галанг){190} архипелага Риау в 1836 году, не оставляют сомнений в природе здешних «товаров»: в основном это были оружие и боеприпасы, рабы и награбленное. Примечательное отсутствие любых признаков земледелия и сельского хозяйства навело британских наблюдателей на мысль о том, что вся мужская часть четырехтысячного населения острова занималась пиратством на постоянной основе{191}. Пиратам, базировавшимся в Сингапуре и на архипелаге Риау, крайне помогало то обстоятельство, что они орудовали на спорной территории, на которую пытались претендовать как Британия, так и Нидерланды. В свою очередь, те, кто действовал на острове Холо, находились в зоне интересов испанской, нидерландской и британской колониальных империй. В некотором смысле пираты появлялись благодаря трещинам в международной колониальной системе, созданным взаимным недоверием и сложностью организации многонациональных патрулей.

Впрочем, среди всех этих восточных пиратских логовищ лишь одно могло сравниться с Порт-Ройалом в отношении размеров и дурной репутации, и это был порт Макао. Полуостров Макао, расположенный в эстуарии Жемчужной реки (она же Чжуцзян) близ Гонконга, был занят португальцами в 1557 году и служил важной базой в торговой войне, которую Португалия вела одновременно с Китаем и Японией. Стать столь важным пиратским пристанищем порту позволила его особая юрисдикция: хотя эта территория подчинялась португальской администрации, сам Макао и его жители-китайцы жили по китайским законам, так как португальцы не завоевали Макао, а лишь арендовали — сначала у империи Мин, а затем — у Цин. Более того, португальцы составляли здесь ничтожное меньшинство: к примеру, в 1640 году в Макао их насчитывалось 1200 человек из общего населения в 26 000{192}. Разбойников в этот порт привлекало еще и то, что местные чиновники интересовались в основном собственной частной торговлей, а к борьбе с повальной преступностью в порту прикладывали чисто символические усилия. Такая уникальная разделенная юрисдикция в сочетании с правовой беспомощностью португальцев и то обстоятельство, что преступники могли ускользнуть от системы уголовного правосудия, просто перебравшись на континент или на соседние острова вроде Лантау, в сущности, гарантировали Макао положение восточного Порт-Ройала. Как и его карибский двойник, Макао изобиловал постоялыми дворами, тавернами, борделями, игорными домами, а вдобавок — опиумными притонами (в Порт-Ройале их было не найти, там пираты предпочитали ром и грог{193}) и, конечно, рынками, где можно было без лишних вопросов сбыть запрещенные товары, купить оружие и боеприпасы, получить сведения о передвижении судов и набрать в команду новых моряков{194}. Более того, Макао был одним из мест, где крупные пиратские объединения вроде федерации Чжэн И-сао открыто использовали свои «налоговые конторы»{195} для сбора платы за защиту мореплавателей, вынужденных плавать по «их» водам, и вымогали деньги у родственников богатых людей, имевших несчастье быть похищенными{196}.

Пиратская королева и ее придворные

Было бы большим упрощением винить мелких чиновников, состоявших на службе у различных империй, или отдаленные порты тех империй в том, что они попустительствовали пиратству, игнорируя его или наживаясь на нем. Как и в период, которому посвящена первая часть книги, само государство часто закрывало глаза на пиратство, когда это было выгодно, — вот почему даже представители высшей знати чувствовали, что их подталкивают к участию в пиратстве и каперстве. Тут стоит вспомнить, как поступила английская королева Елизавета I с сэром Фрэнсисом Дрейком после его кругосветного путешествия (1577–1580), во время которого он захватил несколько испанских кораблей с сокровищами. Принимая во внимание количество трофеев, которые ей достанутся, — «сопоставимое или даже превышающее годовой доход от налогов и земель короны»{197} — королева радостно объявила Дрейка «своим пиратом», тем самым задним числом санкционировав деятельность, на которую у него не было лицензии. Годы спустя, комментируя эту порочную практику, венецианский посол в Англии язвительно заметил:

…считается, что ничто так не обогатило англичан и не позволило многим людям сколотить те огромные состояния, которыми они, как известно, обладают, как войны с испанцами во времена королевы Елизаветы. Всем разрешалось каперствовать, и они грабили не только испанцев, но и всех остальных без разбора, обогащаясь за счет постоянного притока добычи{198}.

Эти взгляды разделяют некоторые историки, которые утверждают, что при Елизавете Англия превратилась из нации пиратов в пиратское государство, или даже «пиратократию», возглавляемую «пиратской королевой» — Елизаветой{199}.

Нельзя сказать, что у королевы был выбор, встать или не встать на сторону успешных пиратов: когда 17 ноября 1558 года она взошла на престол, государственная казна была пуста из-за расточительства ее прославленных предшественников — Генриха VIII, Эдуарда VI и Марии I. Стоит подчеркнуть, однако, что в судьбе «джентльменов-авантюристов» Елизаветы огромную роль играли чистая удача и талант оказаться в нужное время в нужном месте. Пока «санкционированный государством» пират находился в море, политическая ситуация дома могла измениться не в его пользу, а потому возвращение с добычей, даже очень богатой, но сомнительной с точки зрения закона, несло риски: одних ждала королевская милость, других — эшафот. Дрейк всегда действовал наверняка и благоразумно появлялся при дворе, предварительно выяснив, в какую сторону дует политический ветер. Его современник сэр Уолтер Рэли, напротив, принадлежал к числу тех, кто, выбрав не лучшее время, стали козлами отпущения после политических перемен или дворцовых кризисов и в конце концов были повешены или обезглавлены. В отличие от Дрейка, Рэли не был ни прирожденным политиком, ни успешным предпринимателем (он постоянно находился на грани банкротства), ни очаровательным собеседником, и, соответственно, он не был ничьим фаворитом при дворе{200}. Неудивительно, что он был заключен в Тауэр сначала Елизаветой (пусть всего на два месяца, в июне — августе 1592 года, за то, что женился на одной из фрейлин без ее дозволения), а потом ее преемником Яковом I, заточившим Рэли в темницу на целых тринадцать лет — между 1603 и 1616 годами. Причиной был заговор против короля — преступление, за которое обычно приговаривали к смерти. Интересно, что в конце концов 29 октября 1618 года Рэли был обезглавлен по требованию испанского посла в Лондоне графа Гондомара за нападения на испанские поселения, в том числе на город Санто-Томе в Гайане (ныне Сьюдад-Боливар, Венесуэла). Все это происходило в 1617–1618 годах, во время второй экспедиции, снаряженной Рэли в поисках золота легендарного Эльдорадо, — ожидаемые огромные прибыли были главной причиной, по которой его выпустили из Тауэра{201}. К несчастью для Рэли, он не нашел ни Эльдорадо, ни золота, так что — в отличие от Дрейка, который без нужных разрешений нападал на испанские поселения и корабли с сокровищами, но все-таки возвращался с большим количеством награбленного, — смягчающих его вину обстоятельств не было.

Постоянный приток