Бизенко же, между тем, подобрал с пола свои вещи и присел на скамью, как бы соображая, а что ему дальше делать. Посидев в одной позе несколько минут, резко встал и направился в сторону Эди.

— Вы спите? — спросил он, подойдя к его койке.

— Разве при таких делах можно уснуть, — устало ответил Эди, присаживаясь.

— Если не возражаете, я расположусь на одной из этих, — вопросительным тоном произнес Бизенко, показывая рукой на пустующие койки.

— Выбирайте любую на свой вкус, меня и от своей тошнит.

— Тогда я на этой, что по соседству…

— Занимайте, если не вы, то завтра кто-нибудь другой это сделает, — не дал ему договорить Эди.

— Вот спасибо, — доброжелательно произнес Бизенко и начал расстилать постель.

— Даже странно как-то слышать это волшебное слово здесь, — ухмыльнулся Эди.

— Как впрочем и то, что вы заступились за совсем незнакомого человека, — подметил Бизенко, натягивая серого цвета наволочку на так называемую поролоновую подушку.

— У меня с ними свои счеты.

— Понятно, значит запекшаяся кровь на вашей губе — это их рук дело, — бросил, устало садясь на застеленную постель.

— Да нет, здесь, в отличие от вас, я оказался более удачливым, а губа — это подарок милиционера, который ударил ни с того ни с сего прямо в дежурной части, чем меня, по своей природе очень спокойного человека, ввел в ярость, и я готов был крушить все на своем пути.

— Ни в центральном ли ОВД это происходило? — спросил Бизенко, разглядывая мускулистую фигуру Эди, который в этот момент вешал на спинку койки снятую с себя спортивную куртку.

— В центральном, да будь они не ладны, негодяи, испортили всю командировку, — горячась, выпалил Эди, быстро сообразивший, что Бизенко вычислил его как задержанного, порядком пошумевшего в обезьяннике, и тут же добавил: — До этого случая я лучшего мнения был о нашей милиции.

— В смысле — она бережет меня?

— Ну, хотя бы не бьет и невинного человека в кутузку не сажает.

— Согласен, хотя, по словам надзирателя, у них вполне ясные представления о вас, — сказал Бизенко, улыбаясь, отчего-то решивший не развивать тему своей осведомленности о пребывании Эди в ОВД.

— И вас этот надзиратель не жаловал, да и вообще, как посмотрю, они никого из оказавшихся здесь за людей не считают, — отпарировал Эди, зафиксировав в памяти то, что его собеседник не хочет говорить о своем пребывании в милиции.

— Но в отношении вас они как-то особенно проехались, — заметил Бизенко, внимательно вглядываясь в глаза Эди.

— Не знаю, что и сказать, — отреагировал Эди, спокойно выдержав этот взгляд.

— Если не хотите, не говорите.

— А тут и говорить нечего, просто попал в дурацкую ситуацию, иначе и не сказать.

— Вы спортсмен?

— Нет, я исторической наукой занимаюсь, а в свободное время — каратэ.

— О, я тоже увлекаюсь им.

Заметив недоверчивый взгляд Эди, который им был специально изображен, добавил:

— Уже несколько лет.

— Тогда непонятно, как Марван так легко попал вам в подбородок через стол? — сыронизировал Эди, нарочито улыбаясь, чтобы поддеть его самолюбие и заставить говорить о себе.

— Все неожиданно произошло, я настроился на общение: вопрос — ответ, ответ — вопрос, а он сразу в пятак. Мерзавец моей доверчивостью воспользовался, иначе я смог бы отбиться.

— Это хорошо, вам такой настрой еще пригодится, ведь они же собираются мстить, — утвердительно заметил Эди, делая акцент на последней фразе и наблюдая за его реакцией на свои слова.

— Вы думаете? Хотя для низких натур нет ничего приятнее, как мстить за свое ничтожество, а эти и есть самые низкие существа.

— Ничуть не сомневаюсь, у этих выродков правило такое, если сказал — сделай, иначе уважать не будут другие блатные, а то и замордуют. К тому же они не читали Виссариона Григорьевича, которого вы так удачно цитируете.

Бизенко удивленно глянул на Эди и заметил:

— Для интеллигентного человека, к тому же занимающегося наукой, знать творчество Белинского — нормальное явление, но скажите, если не секрет, откуда у вас познания психологии этих урок? — с ехидцей в голосе поинтересовался Бизенко, вновь упершись изучающим взглядом в глаза Эди.

— Никаких секретов, просто один мой родственник был частым обитателем мест лишения свободы и большим любителем рассказывать о тамошних порядках, а я внимательным слушателем.

— А Марван, он что, главный из них?

— Да, а те двое — его шавки. Есть и третий, который их успокаивал, ему пока нездоровится.

— Я против Марвана и этих, кто бил, написал заявление. Надзиратель сказал, что его, как организатора, примерно накажут и больше в нашу камеру не возвратят.

— По мне бы лучше его, уже битого, вернули, чем другого неизвестного, который может оказаться покруче Марвана, — спокойно заметил Эди, стягивая с ног кроссовки.

— Возможно, но в любом случае предлагаю держаться вместе, тем более вы за меня уже вступились, — предложил Бизенко и замер в ожидании ответа.

— Я не против, вдвоем, конечно, веселее, — согласился Эди, пристально взглянув ему в глаза, в которых увидел, умело скрываемый за бравадой слов четко выраженный красными прожилками воспалений страх перед ожидающей его неизвестностью, страх перед непреодолимой силой произвола и вольницы блатного люда, насильно втиснутого в эти арестантские камеры, следы судорожного поиска точек опоры для восстановления утерянного равновесия и печать тотального недоверия ко всем вокруг себя. «Иначе и быть не может, — заключил Эди, ожидающий реакции Бизенко на свои слова, — ведь он же опытный шпион, скорее всего прошедший специальную подготовку, но оказавшийся в сложной ситуации, которая требует от него максимума осторожности, но и действий для исправления допущенной им ошибки. Цена вопроса — жизнь, и он знает об этом. Нельзя торопить события, сначала надо стать единственным человеком, с которым он может говорить о себе и своей семье, а там…»

— Тогда предлагаю спать по очереди, чтобы нас не застигли врасплох, — прервал его мысли Бизенко.

— Согласен, напомнили этим армейские наряды по два часа на брата, ну что, будем жребий тянуть, товарищ стратег? — пошутил Эди, подвигая к койке оставленную ранее в проходе свою сумку.

— А в каких войсках служили? — как бы для поддержания темы спросил Бизенко.

— В десантных. А вы?

— Знаете, не пришлось, я после школы сразу в институт поступил, а там все закрутилось, не до армии было.

— Откосили, что ли, — ухмыльнулся Эди, удивившись употребленному самим обороту речи. Откуда взялось слово-то такое и, главное, удачное в данной ситуации.