– Скажите, как интересно! Но все-таки это рабочая профессия. А диплом Ваш, значит, под чайником.

– Под каким чайником? – не понял Лёня.

– Вы что же, не слышали выражение «диплом под чайником»? Это значит, он ни для чего не пригодился, кроме как ставить на него горячий сосуд, чтобы стол не пригорал. Это значит, что учились Вы зря.

– Нет, не зря! – обиделся Соломин. – Высшее образование никогда не помешает. А в плотниках я временно. Вот заработаю квартиру и уйду. Жить-то где-то надо. Устроился – нам сразу комнату дали, а через три года квартиру обещали. Ведь у меня семья, дочка маленькая.

– Знаю, знаю, – участливо вздохнул гость, но тут же лукавый блеск снова заиграл в его глазах. – Ну, допустим, бросите Вы плотницкий топор. А что возьмете в руки? Учительскую указку? Помните, какая у Вас в дипломе специальность стоит?

– Да. Филолог, преподаватель русского языка и литературы. Но в школу я не хочу. Не моё это.

– Вот-вот! – обрадовался тип, как рыбак, у которого клюнуло. – И к журналистике Ваша душа не лежит. Не хотите Вы писать подобно Вашим друзьям-поэтам о какой-нибудь передовой доярке или о том, сколько гаек за смену выточил токарь N. Ведь так?

– Так, – вздохнул Леонид и удрученно опустил голову.

– Вот я и говорю: зря Вы учились.

– Нет, не зря! – Соломин заволновался, и речь его полилась почти вдохновенно. – Я прочитал там немало книг, я увидел интеллигентных профессоров и доцентов, я встретил творческих друзей, я там женился, наконец!.. – И не зная, что бы еще добавить, вдруг выкрикнул: – Студенчество – лучшая пора жизни!

– Не имей 100 рублей! – подыграл бес.

– Ну, и пусть, – продолжал Лёня, – пусть я навсегда останусь рабочим. Маму только жалко: она так надеялась, что я «выйду в люди». Но я все равно не брошу писать. Устроюсь дворником или сторожем, чтобы больше свободного времени оставалось. Сейчас многие так делают…

– Да, есть такое поветрие среди непризнанных гениев, – ехидно заметил гость. – Видно, далек их скорбный труд от интересов государства и народа… А женился ты зачем, эгоист проклятый!? – вдруг гневно закричал он. – Встать, когда старший по званию с тобой разговаривает!

Увидев на месте гостя полковника Щукина, Леонид машинально вскочил с кровати, но тут же снова сел и взволнованно произнес:

– Не орите на меня! У меня нервы слабые. Я могу и в морду дать.

– Ну-ну, уж и обиделся, – примирительно сказал тип, приняв прежнее обличье. – Я пошутил… Но все-таки ответь мне, зачем ты женился?

– Как зачем? Я люблю Нину… И потом, все женятся.

Товарищ пересел на койку, обнял Соломина за плечо и заговорил с ним, как отец с сыном.

– Но ты же знаешь: семья – это ответственность. А ответственность сторожа или дворника простирается на рублей 70-80. Не маловато ли?

– Маловато, – согласился Лёня.

– Нет, я всё понимаю. С одной стороны, в жизни хочется чего-нибудь высокого, например, стихов. С другой стороны, поэзия – это как алкоголь: трудно остановиться. Да я и не предлагаю бросить. Я вот только не знаю, можно ли сочетать приятное с полезным, служить одновременно семье и музе. А ты знаешь?

– Нет, – вздохнул поэт.

– Ну, хорошо, хорошо. А о чем хоть пишешь-то? Небось, всё о морях. И не только по верху плаваешь, но и в глубину уже погрузился. (Всё, черт, пронюхал! – подумал Лёня). Коралловые рифы – какое красивое словосочетание! Так и просится на бумагу… – гость встал и, прохаживаясь, резко сменил игривый тон на менторский. – Однако хочу предостеречь: под водой, как и на суше, водятся акулы! Помните, в рассказе красного графа Алексея Толстого «Голубые города» говорится: жизнь, говорится, недолюбливает мечтателей и грезеров. Она их тычет кулаком в бок: будя дремать-то. Она их мордой – и в дерьмо.

Помолчав, товарищ продолжил:

– Надеетесь, что когда-нибудь Вас признают и опубликуют?

Лёня скромно потупил очи.

– Ну, а как нет? Что тогда? Все равно будете марать бумагу? (Поэт кивнул.) А зачем, зачем?

– Для души! – гордо сказал Соломин. – Вам, логикам, это не понять.

– Почему ты назвал меня логиком? – удивился гость.

– Где-то читал, что логика – это адское изобретение.

– Ишь, какие мы грамотные!.. А хочешь, я приоткрою тебе будущее – твоё и твоей великой страны?

– Нет! – испугался Лёня.

– Да не бойся. Я так, слегка, как в тумане. Общие, так сказать, очертания… В этом году умрет твой отец и Брежнев.

Леонид вздрогнул, бес захохотал.

– А дальше… ох… дальше начнется комедия. Место генсека станет, как заколдованное. Не успеет на него сесть очередной претендент, как – вжик! – и он уже в лучшем мире. Три года подряд учреждения будут вывешивать траурные флаги, и по стране прокатятся концерты печальной музыки. Оставшись без головы, испугается страна. Политбюро, наученное горьким опытом, выберет самого здорового и молодого своего члена. На этот раз голова уцелеет, но заболеет тело. И сляжет державное тело в постель, и через какие-нибудь 6 лет прикажет долго жить, распавшись на части. Вместо одного социалистического союза окажется много капстран. Да-да! Россия пойдет путем загнивающего капитализма. С чем боролись, на то и напоролись, ха-ха!

В комнате потемнело; за окном грянул гром, хотя на дворе февраль стоял.

– Идеал равенства и братства заменит свобода действий. Самые ушлые, ловкие, сильные начнут действовать в свою пользу. И разбогатеют так, что испытают умственное затруднение: куда бы еще потратить деньги? Другие же граждане будут рыться в мусорных баках… Комсомольцы, спортсмены и бандиты станут на одно лицо – узколобое лицо гоблина.

Соломину стало страшно, а гость говорил всё вдохновенней, торжественно, как пророк.

– И приидет царство гоблина. Хотя они назовут это демократией, а себя господами. Господа – ха-ха! – с нулевой культурой. И ты почувствуешь классовую ненависть. А ты думал, что классов нет, что их выдумали два немецких бородача-еврея? Классы есть. Правда, не в виде рабочих, крестьян и буржуев, а в образе людей и гоблинов, которые различаются по духовному признаку. И враги народа – это не идеологическая химера хитроумного Сталина. Ты увидишь их, точнее, их политику, льющуюся, прежде всего, с телеэкранов, откуда хлынет такая пошлость и бесвкусица, что в комнате станет нечем дышать.

Лёня в самом деле стал задыхаться и тихо сказал: «Изыди от меня, сатана»! А бес, как будто ничего не услышав, продолжал:

– Теперешний обыватель возмечтал о колбасе, с которой сейчас перебои. Будет ему колбаса. Но уж ничего, кажется, кроме колбасы, не будет. Ни божества, ни вдохновения. Всё завертится вокруг материального, телесного. И станет кушать обыватель свою колбаску, укрепив окно и