— Очень! Давай забудем. Не думай о том, что я сказала.

— Ну… а что ты хотела изменить?

— Я всего лишь подумала, может, нам попробовать что-то новое. Например, повернуться лицом друг к другу. — Все было устроено ради того, чтобы заглянуть ему в глаза, но теперь Ирина была так смущена, что не могла смотреть на Лоренса, а они ведь еще даже не приступали к сексу.

— Ты о миссионерской позе? — неуверенно спросил Лоренс.

— Возможно, если ты так ее называешь. — Грудной голос Ирины стал тонким и скрипучим.

— Но много лет назад ты сказала, что миссионерская поза неудобна для женщин, именно она стала причиной того, что женщины вообще отказываются от секса. Она не создает трения в нужном месте. Помнишь? Это твои слова.

— Да, не создает, ох — ну, ты понимаешь, мне нужно немного помогать.

— А мне, как ты понимаешь, проще оказать эту небольшую помощь сзади.

— Верно. Знаешь, давай… Все в порядке. Давай оставим все как есть.

— Но тебя что-то тревожит. Это связано с позой в сексе?

Разумеется, ее что-то тревожило. Например, то, что восемь лет не видела его лица во время близости, но произнести это вслух она не могла. Ирина видела, что разговор расстраивает Лоренса, а это последнее, чего она хотела добиться. Она мечтала дать понять, что он желанный гость, он любим, и не стремилась вызвать в нем беспокойство оттого, что все эти годы не была удовлетворена их сексуальной жизнью, но не обмолвилась ни словом. Ее сводил с ума страх этих нежелательных последствий.

— Ничего подобного, — мягко произнесла она и повернулась спиной, прижимая ягодицы к его животу. — Я так соскучилась, мне хорошо рядом с тобой.

— Не возражаешь, если я выключу свет?

В груди шевельнулось что-то…

— Конечно. Все в порядке. Выключай.

Даже в самых крепких отношениях иногда случаются вспышки, похожие на озарение. Лоренса едва ли можно винить за то, что в тот же вечер, когда Ирина не могла оторвать глаз от губ Рэмси Эктона, он испытывал жгучее желание к Бетани Андерс, и теперь оба, поджав хвост, стремились в объятия друг друга. Вероятно, это была не самая лучшая ночь для раскачивания лодки, тонкая настройка инструмента, издававшего привычную мелодию, могла подождать более подходящего момента. Кроме того, Ирине были приятны его действия. Было хорошо смотреть в стену. В темноте.

В привычной позе, не видя лица партнера, она позволяла своим мыслям блуждать по самым опасным коридорам. Впрочем, в самых потаенных желаниях она не противилась грязи. Когда пальцы Лоренса скользнули ей между ног, она замерла, запрещая воображению рисовать непристойные картины. Ей некуда скрыться. Она представила себя стоящей посредине маленькой комнаты. Там была дверь. Дверь, которую Ирина могла бы открыть, будь она готова. Идея выскользнуть в дверной проем показалась неудачной, даже запретной. Дверь давила на нее распространенным в Штатах предупреждением: «Проход воспрещен!» Время шло, а Ирина застыла, словно посреди пустыни — больнично-белые стены, линолеум, аскетичный коитальный зал ожидания, где никогда не назовут ее имени, — ей стало казаться, что, даже избрав для себя этот запрещенный портал, она никогда не сможет достичь оргазма.

Вспомогательные действия Лоренса настолько затянулись, что Ирина смутилась. Она знала, что он всегда готов протянуть ей руку помощи, но, когда процесс становится длительно-утомительным, у него может пропасть эрекция. Ее возбуждение было необходимым для хорового исполнения. Сегодня это не сработало. Довольно странно. Раньше у нее никогда не возникало проблем, впрочем, никогда раньше она не запрещала себе думать о том, о чем больше всего хотела думать. Проблема была в той двери, той запертой двери, она отказывалась бросить вызов, поэтому не могла придумать более изящного выхода из ситуации, чем имитация.

Она старалась не переусердствовать и не думать о сцене из фильма «Когда Гарри встретил Салли». Из ее горла вырвался глухой стон, призванный обозначить то, чего не было. В какое-то мгновение она забеспокоилась, что столь невнятный знак может быть непонятен Лоренсу, но почувствовала несколько толчков и знакомую пульсацию; он всегда ее ждал.

Ирина была обескуражена тем, что обман сошел ей с рук. После стольких лет Лоренс был обязан почувствовать разницу.

Теперь к списку мелкой лжи, когда она сделала вид, что забыла о дне рождении Рэмси и убеждала себя, что еще довольно рано, когда в «Омене» им принесли счет, добавилась и симуляция сексуального удовлетворения. Никогда больше она не сможет откровенно сказать самой себе, что испытывала оргазм каждый раз, когда они занимались сексом с Лоренсом. Теперь она понимала, какое чувство испытывает игрок в пинбол, когда выпущенный мячик со звуком проваливается в нужное отверстие.

Обман ее не порадовал. Ей удалось подсунуть фальшивую купюру, но она была низкого достоинства — не больше пятерки. Многие женщины проделывают это со своими партнерами годами, так что один обман за девять лет не имеет большого значения. Так почему же ей так грустно? Она ведь должна ликовать. Лоренс вернулся домой. Кроме того, кажется, ее верность достойно прошла вчера проверку. Беспокойная дрожь в душе мешала Ирине заснуть. Она не могла с уверенностью сказать, прошла вчера экзамен или провалила его.

Не позволив себе понежиться в постели, Ирина на следующее утро поднялась первой. Пока она покупала «Дейли телеграф», рев моторов и сигналы машин на Тринити-стрит едва не свели ее с ума. Она молола зерна и ждала, когда из агрегата польется молоко. Она не знала, что ей проще сделать — ждать или застрелиться от затягивающей ее монотонной рутины. Радовало лишь то, что в это время не было необходимости смотреть на Лоренса и разговаривать с Лоренсом. Она уставилась остекленевшими глазами на лежащую на обеденном столе газету. Ее поведение прошлой ночью казалось неразумным, оно угнетало настолько, что мешало есть и спать, оставляло совершенно опустошенной. Секс стал тем, чем она никогда не сможет заниматься. И не будет. Даже у дурачеств есть пределы. Сборы и завтрак Лоренса казались бесконечными. На тост он потратил целую вечность. Кофе остывал. Может, он захочет почитать еще «Конец благоденствия», чтобы лучше настроиться на работу? Уже почти 9:00!

Когда он перевернул последнюю страницу газеты, Ирина едва не вырвала ее у него из рук. Стоило стрелке часов миновать цифру «двенадцать», в груди стала зарождаться глухая ярость. Разве это не право Лоренса побыть несколько минут с «женой», прежде чем погрузиться в работу, занимающую его по многу часов в день? Если бы Лоренс когда-нибудь переживал то же самое, сидел, кипя от злости, за столом, обезумев от ее присутствия, ждал, когда за ней закроется дверь их квартиры, она бы умерла. Просто умерла.

И все же сдержаться она не могла.

— Полагаю, за десять дней отсутствия в офисе накопилась уйма работы. — Если бы не раздражение в голосе, фраза могла бы сойти за вполне тривиальную.

— Возможно, — кивнул он.