Подстриженные газоны окружали аккуратно подстриженные розовые кусты и клумбы, засаженные всевозможными цветами, названий которых Кара даже не знала. Старая, покрытая лишайником статуя стояла возле гравийной тропинки, вьющейся между розами. Ветви над головой ломились от листьев; девушка догадалась, что в них, наверное, скрыта система полива. Кара глубоко вдохнула, и ощутила, как запах цветов и травы придает ей сил.

Деревянные двери, скрытые кустами, распахнулись, и в сад вошла женщина. Кара смущенно стояла, рассматривая незнакомку, как и она – ее. Костюм и собранные в строгий пучок волосы оказались одинакового серого, словно зимнее небо, цвета. Помятое, как чашечка физалиса, лицо покрывали морщины. Девушке потребовалось несколько секунд, чтобы понять: на лице женщины нет серебристых стежков, а морщины на его левой стороне не повторяют морщин на правой. Почему-то от этого по Кариной спине пробежал холодок. Женщина оказалась несимметричной. Она была точной копией кого-то из Кариного Лондона, созданной бесконечными отражениями, пойманными между двумя зеркалами, со всеми различиями и отклонениями, свойственными настоящим людям. Она была чьим-то зеркальным близнецом, как Парва для Кары. Представительницей Зеркальной знати. Зеркалократкой.

«Итак, – подумала Кара, – наверное, это и есть сенатор Кейс».

Женщина шагнула вперед. Ее взгляд блуждал по Кариному лицу, словно фиксируя каждую деталь. Рука сенатора медленно потянулась ко рту, будто испугавшись, что следующий вдох может разрушить мгновение. Она сделала еще один неуверенный шаг, потом еще, а потом, хрустя гравием, пробежала оставшееся расстояние и заключила Кару в горячие объятия.

– Ох, Маго, – пробормотала она трепещущим голосом. – Ох, слава Маго, ты цела. Ты цела.

Женщина замолчала, и они все стояли и стояли. Наконец, она выпрямилась и неуверенно положила руки Каре на плечи, словно удерживать ее было пристрастием, от которого не так-то просто отказаться. Кара попыталась завязать разговор:

– Сад великолепен, сенатор Кейс, – в конце концов, выдавила она. «Ого, Кара. Остроумно».

– Сенатор? – женщина недоуменно нахмурилась. – С каких пор мы перешли на официоз, графиня? – Она рассмеялась. – Ты же знаешь, Парва, что можешь называть меня Мэгги, когда мы одни. И можешь приходить в сад, когда захочешь, если тебе здесь нравится.

– Спасибо. Здесь… очень умиротворяюще, – ответила Кара, умудрившись слабо улыбнуться. «Чудесно. Ослепительно глупо. Продолжай в том же духе».

Сенатор Кейс снова рассмеялась легким заразительным смехом:

– Умиротворяюще? Лучше и не скажешь. Это помогает мне не сойти с ума в такие дни, как сегодня.

Кара почувствовала приязнь к этой женщине; она обладала окаймленной теплом строгостью, словно учитель, против опеки которого ты на самом деле не возражаешь.

– Почему? – спросила она. – Что случилось?

Улыбка сенатора скривилась:

– Очередное нападение: прошлой ночью Безликие разгромили вокзал Ватерлоо, сразу после прибытия зеркалограционного поезда. Похищены пятьдесят два новых иммигранта – прямо из пограничного пункта. Полагаю, теперь они умрут – их лица содрали и продали на Черном рынке. – Она устало вздохнула. – Это четвертый налет за два месяца – террористы смелеют с каждым днем. Корбин – превосходный офицер, и я знаю: он делает все, от него зависящее, и тем не менее… – Женщина покачала головой, словно бы отгоняя образы, и улыбнулась Каре. – То, что тебя нашли, – лучшая новость, принесенная им, за долгое время. – Ее черты тронуло беспокойство. – Мне сказали, ты многого не помнишь.

Покачав головой, Кара напряглась, но сенатор Кейс ободряюще улыбнулась:

– Неважно. Уверена, это от потрясения. Память еще вернется. По крайней мере, ты не ранена… и у нас по-прежнему есть это, а? – Она подняла руку и нежно погладила Карину щеку. – Хочешь головокружительную новость? Мы были так заняты, разыскивая тебя, что даже не отменили завтрашнюю фотосессию. Как думаешь, справишься? Я пойму, если ты откажешься, но мне показали платье, и оно потрясающее – хочу сказать, хоть я и циничная старая кошелка, но даже мое сморщенное сердце забилось чуть сильнее при мысли, что я увижу тебя в нем.

– Фотосессия? – осторожно переспросила Кара.

– Финальные снимки для рекламы Лотереи, помнишь? Всё заказали заранее, до Ночи Розыгрыша – неделя, а я думала… – воодушевление сенатора улетучилось вместе со словами, а лицо вдруг сморщилось. – Я думала, они уничтожили тебя, Парва, – призналась женщина. – Когда увидела то видео и услышала, что ты пропала… Думала, они уничтожили нас.

Кара почувствовала, как желудок перевернулся, и в голове мелькнула картина кровавого отпечатка на полу туалета.

– Какое видео? – переспросила она.

Кейс выдержала ее пристальный взгляд. Кара смотрела, как двойной подбородок дернулся, когда она сглотнула. Затем женщина молча сунула руку в пиджак и вытащила телефон с сенсорным экраном. Несколько легких взмахов пальцами – и она протянула его Каре.

Крошечные динамики непрерывно разражались низким стоном. Видео было темным и зернистым, снятым одной неподвижной камерой в подвале или, может, на чердаке. Каре удалось различить на небольшом экране три фигуры. Двое смотрели в камеру; на них были черные толстовки с натянутыми капюшонами и темные банданы, прикрывающие носы и рты, словно у детей из Кариного района, игравших в гангстеров. Один из них держал что-то темное, и Кара потрясенно подскочила, когда поняла, что это пистолет.

Девушка вспомнила, что сказал Меннетт в доке: «Вы закрыли лицо… Подумал, вы – повстанец».

Третий человек сидел между двумя другими спиной к камере. Насколько Кара могла видеть, он был обнажен. Его привязали к стулу голубой нейлоновой веревкой, да так крепко, что кожа выпирала между деревянными рейками спинки.

Кара посмотрела на часы, отсчитывающие секунды в углу кадра. Из всех звуков оставался лишь тонкий стон, доносящийся из динамика, – единственный признак того, что запись прокручивается, настолько неподвижными казались фигуры на экране.

Минуту спустя одна из фигур в капюшоне, наконец, заговорила:

– Мы – Безликие.

Кара видела, как губы двигаются под тонкой тканью банданы. Голос говорящего был искажен, словно кто-то намудрил со звуком, монтируя фильм:

– Мы невидимы, но нас услышат. Мы можем стать кем угодно. Можем находиться где угодно – и мы везде. Это не требование. – Фигура в капюшоне жестом указала на человека на стуле. – Это демонстрация.

При слове «демонстрация» человек на стуле дернулся, еще сильнее натягивая веревки. Говорящий стиснул его плечо, и стоны резко прекратились, сменившись хриплым испуганным дыханием.

– Мы научили его смотреть внутрь себя, и теперь он все понял. Он внес свой вклад – и весьма щедрый – в наше дело.

Кара почувствовала, как ее собственная кожа натягивается. Девушка вдруг остро ощутила свои шрамы, словно они ползали по лицу, как личинки.