Я так часто помогал при запусках на мысе Канаверал, что уже отлично представлял, как все происходит. Поэтому, когда в ноябре 1995 г. я застегнул ремни кресла в шаттле Atlantis и был полностью готов к своему первому космическому полету, я был почти уверен, что старт отложат из-за погодных условий. И точно, за пять минут до предполагаемого старта был дан отбой. На самом деле в этот день погода во Флориде была прекрасная, чего нельзя было сказать о зарубежных запасных посадочных площадках. Вероятность того, что миссия будет прервана сразу после взлета, была очень мала, но правила были совершенно четкими: у нас должен был оставаться выбор. Никто на борту корабля не был обрадован такому повороту событий, но никто особенно и не ворчал. Что такое один лишний день после стольких лет подготовки? Это еще одна положительная сторона внимания к мелочам: вы приучаетесь быть очень-очень терпеливым. (Ну а мы действительно стартовали на следующий день.)

Фанатичное отношение в НАСА к разным мелочам и правилам для стороннего человека может показаться излишним и (до абсурдного) педантичным. Однако почти всегда причиной гибели астронавтов становится невнимание к деталям, которые показались неважными в данный момент. Например, раньше астронавты не надевали скафандр во время запуска и спуска — этот вопрос был рассмотрен, но ему не придали особого значения. Действительно, зачем беспокоиться об этом, если они находятся в проверенном космическом аппарате, имеющем избыточный уровень безопасности? Казалось, что это будет уже слишком, кроме того, скафандры занимают место, увеличивают вес и из-за своей громоздкости стесняют движение членов экипажа. Российские космонавты начали надевать скафандры при запуске и посадке только после того, как в 1971 г. на корабле «Союз» во время посадки из-за разболтавшегося вентиляционного вентиля произошла разгерметизация кабины и все три космонавта на борту корабля погибли за считаные секунды. Астронавты, летающие на шаттлах, стали использовать скафандры только после взрыва Challenger во время старта в 1986 г. В случаях с Challenger и Columbia незначительные, на первый взгляд, мелочи — треснувшее уплотнительное кольцо и выбитый кусок тепловой защиты — привели к ужасным катастрофам.

Вот поэтому мы и на личном, и на организационном уровне терпеливо уделяем внимание каждой мелочи, даже тогда — и особенно тогда — когда решаем большие задачи. Мы научены самыми суровыми уроками, как много значат эти мелочи.

* * *

В ночь перед своим первым выходом в открытый космос я был спокоен и сосредоточен. Я думал о том, что собираюсь сделать что-то, о чем мечтал большую часть своей жизни. Хотя STS-100 была моей второй космической миссией, тем не менее это был первый раз, когда на мне лежала такая большая ответственность за ключевое задание на орбите — я был главным астронавтом по работе в открытом космосе. Я был готов. Я потратил годы на обучение и тренировки. И все-таки я бы хотел чувствовать еще большую уверенность, поэтому несколько часов провел за дополнительной подготовкой. Я отполировал смотровой щиток своего скафандра, чтобы он не запотевал от моего дыхания. Я распаковал и проверил весь инструмент, который мне потребуется в космосе, собрал и аккуратно закрепил все, что только смог, на корпусе шаттла с помощью липучек. Я дважды и трижды проверил свою работу, прокручивая при этом в голове весь порядок действий, который отрабатывал в бассейне на базе в Хьюстоне.

Мы со Скоттом Паразински полтора года тренировались, как установить Canadarm2 — роботизированный манипулятор, который должен был использоваться для монтажа МКС на начальной стадии ее создания. В мае 2001 г. станция представляла собой лишь небольшую часть от ее нынешнего состояния. Первые модули МКС были отправлены на орбиту только тремя годами ранее, а первый экипаж посетил станцию в 2000 г. Наша команда даже не была внутри станции. Мы пристыковали к ней Endeavour несколькими днями ранее, но все еще не могли даже открыть люк, поскольку наш путь в открытый космос шел через шлюзовую камеру шаттла — фактически безвоздушный мост между двумя космическими кораблями.

Той ночью я чувствовал себя ребенком накануне Рождества. Мне хотелось пораньше лечь спать, чтобы следующее утро наступило быстрее. Декорации же больше подходили для Хэллоуина: в шаттле мы спим в спальных мешках, прикрепленных к стенам и потолку, выглядит это как странное страшное логово неподвижно висящих окуклившихся людей. Я проснулся посреди ночи и проверил время по моим светящимся зеленым светом наручным часам астронавта Omega Speedmaster. Еще несколько часов ждать. Все остальные крепко спали. Я тоже снова уснул. Меня разбудил маленький бортовой громкоговоритель, в котором сквозь помехи пробивалась музыка, передаваемая из Хьюстона. Песня, которую выбрала для меня Хелен, — «Northwest Passage» Стэна Роджера, одного из моих любимых фолк-исполнителей. Я аккуратно выскользнул из своего спальника, нашел микрофон, поблагодарил свою семью и всех коллег из Центра управления полетом и начал готовиться к выходу в космос.

Перед выходом нужно сделать несколько последовательных жизненно важных шагов. Достаточно запороть один, и из корабля уже не выйдешь. Прежде чем я и Скотт выплывем наружу из шлюзовой камеры, пройдет много часов, занятых предварительными операциями. В НАСА распланировали все по пятиминутным интервалам времени и даже указали, когда и что нам следовало съесть в качестве завтрака — энергетические батончики Powerbar и восстановленный грейпфрутовый сок. Я побрился, помылся, сходил в туалет (я не хотел, чтобы мне пришлось воспользоваться подгузником, если есть возможность этого избежать). Затем натянул на себя комбинезон с гидроохлаждением, который очень похож на длинное нижнее белье, только очень персонифицированное. В нем сделано большое количество пластиковых трубок, по которым течет вода. Таким образом можно регулировать температуру. Комбинезон очень жесткий и похож на дешевый костюм для Хэллоуина, но это неважно, если находишься снаружи корабля: когда Солнце светит на тебя во время работы в открытом космосе, ткань скафандра становится слишком горячей, и персональная система кондиционирования приходится очень кстати.

Примерно четыре часа спустя мы со Скоттом наконец выплыли друг за другом в наших скафандрах в шлюзовую камеру, медленно и внимательно произвели ее разгерметизацию, при этом постоянно перепроверяя светодиодную индикацию на скафандрах, чтобы убедиться в их исправной работе и в том, что они позволят нам остаться в живых в безвоздушном космическом пространстве. Если мы выберемся наружу, а костюм по какой-то причине окажется негерметичен, внутреннее давление разорвет наши легкие, ушные перепонки лопнут, все физиологические жидкости — слюна, пот, слезы — закипят, и мы получим кессонную болезнь. Хорошо только, что буквально в течение 10–15 секунд мы потеряем сознание. Ну а окончательно нас прикончит кислородное голодание мозга.

Однако я вовсе не думал о своей гибели, покачиваясь в невесомости в шлюзовой камере. Этот отрезок дня был спокойным, почти как та часть перелета через США, когда ты просто смотришь в окно, любуясь пейзажами Небраски. Впереди нас ждет много дел, но в этот момент мы как будто в лимбе[1], пока еще связанные с кораблем «пуповиной» — похожим на анаконду шлангом, через который получаем кислород, охлаждающую жидкость, связь и энергию.