— Но такого быть не могло. — Я промолчал. Она продолжала напирать: — Тогда почему все гости отравились?

Я решил пока не упоминать про загадочную фасоль, поэтому ничего не сказал и лишь пожал плечами.

— Неужели вы не знаете? — В ее голосе слышалось неподдельное удивление. — Вы отравили двести пятьдесят человек и не знаете как? — Она закатила глаза. И четвертый раунд остался за Хардинг, так что счет сравнялся.

— Я готовил блюда из исходных продуктов, безо всяких полуфабрикатов. Все было свежее, чистое и качественное. За исключением рогаликов и вина, все блюда я приготовил сам.

— Вы говорите, что люди отравились хлебом?

— Нет-нет. Я говорю, что не понимаю, как люди могли отравиться, а моя репутация оказаться под угрозой, если сегодня, готовя такой же обед, я бы делал то же самое, что и в пятницу. — Мортон добился первого нокдауна.

Она, впрочем, не сдавалась.

— Но ведь люди отравились, в этом сомнений нет. Пятнадцать человек оказались в больнице, один умер. Вы не чувствуете, что ответственность лежит на вас? — Это был удар в корпус, но я контратаковал.

— Люди отравились, все так. Но ваша газета ошиблась, написав, что кто-то умер в результате отравления. Никто не умер. Более того, в больнице оставили не пятнадцать, а только семь человек.

— Пятнадцать, семь, точное количество значения не имеет. Факт остается фактом. Людям было так плохо, что их пришлось госпитализировать.

— Только в результате обезвоживания.

— Обезвоживание может убить, и очень быстро, — нанесла она сильный удар. — Брат моего деда умер от почечной недостаточности, вызванной обезвоживанием. — Второй нокдаун, на этот раз в пользу Хардинг.

— Я вам сочувствую, — ответил я, приходя в себя. — Но, заверяю вас, никто не умер, съев приготовленный мною обед. Может, мне следует подать на вас в суд за такое обвинение?

— Тогда почему в больнице сказали, что кто-то умер?

— Действительно, в субботу утром в больнице умер мужчина, который пришел туда ночью. Там поначалу подумали, что причина смерти — пищевое отравление, но ошиблись. На обеде он не был. Умер от другого.

— Вы уверены? — подозрительно спросила она.

— Абсолютно. Свяжитесь с больницей.

— Они мне не скажут. Сошлются на их политику: не разглашать сведения о пациентах.

— Тогда обратитесь к вашему неофициальному источнику. Исходя из этой неправильной информации, Управление контроля пищевой продукции закрыло мою кухню, несмотря на то что обед готовили в другом месте. Вы же сами видите, какая она чистая.

— М-м-м. Должна признать, с вами поступили несправедливо. — Очередной раунд остался за Мортоном.

Я продолжил наращивать преимущество.

— Я тоже отравился. Как вы думаете, стал бы я есть этот обед, если бы знал, что в нем содержатся токсины?

— А может, вы заболели до того, как начали готовить обед? Может, вы и заразили как блюда, так и ингредиенты?

— Я об этом думал. Но до обеда чувствовал себя прекрасно, и симптомы отравления у меня были такие же, как и у всех. Я отравился тем же, чем и остальные гости. Только не знаю чем. — Я налил себе еще чашку кофе, предложил вновь наполнить ее. Она покачала головой. — Так вы напишете статью, обеляющую мой ресторан?

— Возможно. Все зависит от обстоятельств. Вы расскажете мне что-то интересное о взрыве на ипподроме?

— Возможно. Если вы пообещаете все напечатать.

— Я ничего не могу обещать. Потому что последнее слово остается за главным редактором. — Она улыбнулась. — Но раз уж он мой муж, мне, скорее всего, это удастся.

«Черт, — подумал я, — еще одна романтическая возможность проплыла мимо». Мне понравилась не лезущая за словом в карман мисс Хардинг. Но, увы, она оказалась миссис.

Карлу и Гэри понадобилась кухня: пришло время готовить ленч, и мы с миссис Хардинг вернулись в бар, но лишь после того, как по моему настоянию она сфотографировала меня на фоне сверкающих стальных поверхностей.

О взрыве я рассказал ей много нового, разве что не стал делать упор на заливавшей все крови. Упомянул о Мэри-Лу, о печали, которую ощутил, узнав, что она умерла. Попытался передать словами беспомощность, которую испытывал в тот момент, не зная, чем и как можно помочь.

Наконец она посмотрела на часы, закрыла блокнот, сказала, что должна бежать, чтобы проверить свои страницы до того, как газета уйдет в типографию.

— В этот номер мы не успеем, — предупредила она. — Покупайте завтрашний.

— Хорошо, — кивнул я. Мы обменялись рукопожатием, на этот раз она не колебалась. — Никогда здесь не обедали? — спросил я.

— Нет.

— Тогда приходите как моя гостья. Вместе с мужем. В любое удобное вам время.

— Благодарю. — Она улыбнулась. — С удовольствием.

Мортон победил нокаутом.

Анджела Милн позвонила в четверг с самого утра, и по голосу я сразу понял, что она раздражена оставленным мною сообщением. Она твердо заявила мне, что в результатах анализов никакой ошибки быть не может и мне следует посмотреть на себя в зеркало и спросить: «Кто кому здесь дурит голову?»

— Вы подали на обед фасоль, не приготовленную, как должно. Почему бы вам просто в этом не признаться?

Я сходил с ума?! Я точно знал, что никакой фасоли в приготовленных мною блюдах не было. Знал ли? Мог с абсолютной уверенностью сказать, что не клал в них фасоль, приготовленную или какую другую? Мог быть так же уверен, что фасоль не положил кто-то другой? Но, конечно же, я бы заметил фасолины. Они же бросаются в глаза, это может сказать каждый, кто ел мясо с фасолевым соусом. Но ведь кто-то мог порубить фасолины на мелкие кусочки или истолочь в порошок, а потом добавить в какое-то из блюд. Но зачем? И кто?

В шатре, который в тот вечер стал импровизированной кухней, народу хватало, и речь идет не только о моих сотрудниках. Пять или шесть временных помощников раскладывали еду по тарелкам, на кухню могли свободно заходить и все официанты. Большинство временных работников пришло через агентство по найму, но среди них были и несколько друзей моих сотрудников, и двое или трое сотрудников компании Сюзанны Миллер, потому что кто-то из нанятых агентством так и не появился. Кто-то сознательно подсыпал яда в приготовленные для обеда блюда в рамках войны между компаниями за обслуживание зрителей ипподрома? Из зависти? Конечно же, нет. Такое просто не имело смысла. Но, с другой стороны, я все больше склонялся к наиболее логичной в сложившейся ситуации версии: если я не добавлял фасоль в обеденные блюда, ее добавил кто-то еще.

Я понимал, что убедить в этом других, скажем, Анджелу Милн, будет непросто. Они скорее поверили бы, что я допустил элементарную кулинарную ошибку, а теперь не хочу в этом признаваться.