— Я люблю тебя, Грета.

Ночь хотела спрятать их в своих объятиях от всего мира.

На следующее утро Гвидо проснулся раньше обычного. С тех пор как уехал Ансельмо, прошло три дня. Они созванивались несколько раз. Сын говорил, что у него все хорошо. Он с Гретой. Он нужен ей. Гвидо все понимал. Он понимал, почему Ансельмо не занимался, во всяком случае в эти дни, сообщениями и доставками. Он не понимал только одного: что будет, когда они вернутся. Будет ли он еще нужен сыну. Гвидо резко откинул одеяло и пошел на кухню.

Он уже несколько лет не завтракал один. Заглянув в чашку с дымящимся чаем, он увидел в ней старика. Длинная борода, волосы с проседью, морщины вокруг глаз и на лбу. В янтарном зеркале все цвета смешивались в один, и его лицо напомнило ему старую пожелтевшую фотографию. Гвидо выпил свое отражение, чтобы забыть о нем, но, оказавшись перед зеркалом в ванной, понял, что у него нет выхода. Сегодня его лицо действовало ему на нервы. Это было не его лицо. Оно изменилось, и он не заметил, как и когда это произошло. Он все это время был слишком занят другими вещами: мастерская, велосипеды, сын. Особенно сын. Но в Ансельмо не было ничего от него. Ансельмо явился с неба, и в его лице были краски облаков. Ничего общего с колючей бородой и черными глазами Гвидо.

Наверное, когда отец узнает в лице сына свои черты, он чувствует, что время меняется по законам любовной гармонии.

Гвидо чувствовал лишь раздражение. Невыносимый зуд в основании шеи. Он выдвинул ящик, которого не касался много лет, достал две деревянные коробки и кисточку. Потом раскрыл первую коробку, круглую, и поскреб по ее светлому дну влажной кисточкой. В коробке образовалась пена. Гвидо покрыл ею всю бороду и открыл вторую коробку. Взял бритву и гладко выбрил лицо. Зуд не прошел. Гвидо намылил грудь, подмышки, ноги и стал быстро водить по пене бритвой. Закончив, он почувствовал, как его кожа задышала.

Она настойчиво требовала чего-то. Гвидо понял и подчинился.

Открыл шкаф и стал перебирать вещи на дне нижнего ящика. Вот он. Его велосипедный костюм, синий с желтыми надписями на груди и спине. Гвидо оделся, вышел из дома и быстрым шагом направился к веломастерской. Свежий воздух на скулах. На бедрах, на икрах. С каждым шагом его кожа вспоминала ветер. Когда он подошел к винту перед входом в мастерскую, его голова была полна воспоминаний. Он был готов.

— Ты что?! — удивился Эмилиано, еще не до конца проснувшись.

— Время проходит, и люди меняются.

Эмилиано зевнул:

— Я первый это сказал.

Гвидо не ответил, исчез в глубине мастерской и через мгновение вернулся с гоночным велосипедом. «Бианки» светло-зеленого цвета.

— Сегодня ты тут за главного.

Мастер сел в седло, поставил ступни на педали и стронулся с места. У него задрожали ноги и сжался живот. Он услышал, как рядом резко затормозил автомобиль и пронзительно закричал ребенок. А потом почувствовал ветер в ногах и поехал вслед за ним.

— Ты историю учила?

— Нет.

Эмма уже неделю не открывала учебники. У нее были более важные дела.

— А если Моретти тебя спросит? — в ужасе вытаращила глаза Лючия.

В любой другой день подобный вопрос встревожил бы Эмму. Не сильно, но встревожил бы. Ровно настолько, чтобы пробудить внимание. Сегодня он не произвел на нее никакого эффекта.

— Моретти сегодня не будет опрашивать, я чувствую, — медленно произнесла Эмма, глядя на пустой стул Греты.

— Да, но все же, если она тебя спросит?

Эмма теряла терпение:

— Говорю тебе, не спросит.

— Хорошо, извини. Что случилось? Ты такая нервная.

— Я не нервная, — с досадой ответила рыжая. — Просто я уверена, что она не будет опрашивать.

И она, как всегда, угадала. Моретти не стала устраивать опрос, она неожиданно для всех предложила контрольную работу.

— Небольшое задание на даты. Десять дат, десять исторических событий, которые вы должны описать, и десять баллов тому, кто не сделает ни одной ошибки. За каждую неверную дату я буду отнимать по баллу. Постарайтесь быть лаконичными.

В классе наступил ледниковый период. Эмма же почувствовала, как у нее разбухает голова от жара. Одна плохая оценка по истории — и ей конец. Мать в тот же вечер засунет ее в фирменный чемодан и отправит в Китай. Этого нельзя допустить. Ни в коем случае. Надо срочно сделать что-то. И Эмма сделала то, что первым пришло ей в голову:

— Простите, но какой в этом смысл?

Моретти посмотрела на нее как на насекомое:

— Ты что-то сказала, Килдэр?

— Список дат — это не совсем то, что лично я понимаю под словом «история».

— Интересно. И что же ты понимаешь под этим словом?

Моретти надеялась, что Эмма замолчит, но та заговорила еще громче:

— Нечто более сложное, чем сухая временная последовательность событий. Нечто, что принимает во внимание эволюцию мысли и общества, расстановку политических сил.

Моретти слушала, не сводя с нее глаз и бледнея при каждом слове. Ученица решила, что имеет право удвоить дозу.

— На мой взгляд, это совершенно бессмысленное задание.

— И чем, на твой взгляд, мы должны заняться на сегодняшнем уроке?

— Чем-нибудь полезным.

— Перестань! Что на тебя нашло? — зашептала побледневшая Лючия.

Эмма и сама не знала, что на нее нашло. Но остановиться уже не могла.

— Может, предложишь какое-нибудь новое задание, и мы представим его на рассмотрение в министерство образования? Знаешь, они очень внимательны к запросам учащихся. Ты, наверное, и сама об этом слышала.

— Нет, честно говоря, ничего такого я не слышала.

— Ну, значит, мы можем поговорить об этом с директором. Он все же ближе, чем министерство.

— Почему нет? Отличная мысль.

— Можно узнать, что именно ты ему скажешь? Я, например, выскажу несколько замечаний по поводу твоего поведения.

— А я — несколько замечаний по поводу вашей компетентности и дидактических методов.

Пожалуй, тут она перегнула палку.

— Эмма, хватит! — На этот раз Лючия пару раз ущипнула подругу за ногу, чтобы заставить ее одуматься. Но было поздно. Эмма шла в атаку с разъяренным лицом человека, требующего мести. И Лючия никак не могла понять причину этой внезапной ярости.

— Килдэр, предупреждаю: ты переходишь всякие границы. Я требую извинений.

Но Эмма уже не контролировала себя. Теперь ее ничто не могло остановить. В ее глазах застыла та же злость, что появилась во время ночного разговора с матерью. И то же разочарование.