мужчину, с которым предстояло провести всю жизнь. В конце концов за дело взялась мать и запрокинула ей голову. Много лет спустя то же самое Ширин проделала со своими дочерьми. И сейчас она вновь ощутила себя девушкой, впервые открывающей лицо перед мужчиной.

В этом чувстве было что-то непристойное, и она поспешила его изгнать. Ширин подняла накидку и увидела, как удивленно округлились глаза Задига. Потом она отвернулась, а собеседник ее изумленно воскликнул:

– Йа салам!

– В чем дело, Задиг-бей?

– Простите, пожалуйста, я не ожидал…

– Чего?

– Что вы так молодо выглядите…

Ширин напряглась.

– И что?

Задиг кашлянул в кулак.

– Портрет, что я видел у Бахрам-бхая, не передает вашей красоты.

Ширин взглянула испуганно и опустила накидку.

– Не надо, Задиг-бей.

– Виноват. Мааф киджие, прошу прощенья.

– Ничего. Однако поспешите объяснить, почему вы просили о встрече с глазу на глаз.

– Да-да, конечно. – Словно в нерешительности, Задиг сложил руки на коленях и откашлялся. – Не знаю, правильно ли я поступаю… такое поведать нелегко…

– Не тяните!

– Помните, давеча вы сказали, что Бахрам-бхай не оставил сына, который занял бы его место?

– Да, помню.

– Я подумал, вам следует кое-что узнать, и потому попросил о встрече.

– Говорите.

Задиг звучно сглотнул, от чего скакнул кадык на его тощей морщинистой шее.

– Видите ли, биби-джи, дело в том, у Бахрам-бхая есть сын.

Слова эти не вызвали отклика – Ширин подумала, что ослышалась из-за громко барабанившего дождя.

– Простите, я не разобрала, что вы сказали.

Задиг поерзал на скамье.

– Это правда, биби-джи. Бахрам-бхай породил мальчика.

Ширин помотала головой и, путаясь в словах, затараторила:

– Да нет, вы не в курсе… это просто невозможно, уж поверьте… мы были у лекаря, который в том разбирается… он прославленный знахарь… и сказал, что только после длительного лечения муж сможет зачать сына… – Она осеклась и смолкла.

– Простите, биби-джи, но я бы промолчал, если бы не знал наверняка, – очень мягко сказал Задиг. – Сын Бахрам-бхая уже юноша. За эти годы он многое пережил. И это одна из причин, почему я решил вас известить.

– Это неправда! Этого не может быть!

Ширин просунула руки под накидку и зажала уши. Казалось, осквернен не только ее слух, но вся она замарана своим согласием встретиться с человеком, который, не колеблясь, произносит непристойности в Господнем доме. Ширин испугалась, что от соседства с ним ее стошнит. Она с трудом поднялась и, совладав с голосом, проговорила:

– Я сожалею о нашей встрече. Вы лжец, грязный, позорный лжец. Вам должно быть стыдно за вашу клевету на того, кто считал вас другом.

Задиг ничего не ответил – понурившись, он замер на скамье. Ширин шагнула к проходу, и тогда ее нагнал его шепот:

– Не верите мне, спросите Вико. Он все знает. И расскажет вам.

– Нам больше не о чем говорить, – отрезала Ширин. Она вдруг подумала, что этот человек может увязаться за ней, их увидят грумы, и тогда родным станет известно о тайной встрече. – Если в вас осталась хоть капля чести, вы не тронетесь с места, пока я не уеду.

– Хорошо, биби-джи.

Ширин облегченно вздохнула и центральным нефом поспешила к выходу.

30 сентября 1839

Хонам

Уже приняв предложение Чжун Лоу-сы, я задумался о бытовых вопросах: где жить и чем питаться? Чрезвычайно нудная служба у мистера Кулиджа хотя бы обеспечивала кровом и столом. А что теперь?

Я решил переговорить с Аша-диди, хозяйкой единственной в Кантоне индийской харчевни. Эта женщина, которую здесь называют А-Цзе, может справиться с любой проблемой. Выходец из калькуттской китайской общины, в Кантоне она имеет многочисленные знакомства, ибо отсюда родом ее семья. Муж ее Бабурао (я пытался взять в обычай называть супругов их китайскими именами, но безуспешно, поскольку со мной они говорят на бенгали) тоже располагает обширными связями среди лодочного люда. Уж они-то, подумал я, знают, где можно снять комнату. И я не ошибся: стоило обмолвиться о моем затруднении, как Аша-диди сказала, что свободная комната имеется в доме-лодке, где обитают они с Бабурао, а также их дети и внуки. Лодка причалена на другом берегу реки возле острова Хонам. Аша-диди предупредила, что жилье, использовавшееся как чулан, потребует уборки. Ничего страшного, ответил я.

Но оказалось, что комната служила кладовкой и птичником одновременно. Я был абсолютно не готов к бурану из перьев и куриного помета, взметнувшемуся, едва открыли дверь. Когда пурга эта улеглась, я разглядел кур, унасестившихся на веслах, штабелях досок и реек, на румпелях, коромыслах и свернутых в бухты канатах. “Как же тут жить? – подумал я. – Нет даже кровати”.

Увидев мое лицо, Аша-диди рассмеялась.

– Бхой пейо на, не тревожьтесь, – сказала она. Всякий раз меня охватывает удивление, когда эта худенькая, подвижная женщина, в повадках и одежде неотличимая от прочих кантонских лодочниц, обращается ко мне на бенгали, да еще с калькуттским выговором. Хотя чему тут удивляться, если в Калькутте она жила через несколько улиц от меня.

Но кое в чем Аша-диди истинная китаянка – зря не тратит времени и слов: показав мне комнату, тотчас отдала распоряжения по ее уборке и меблировке. Птичница, спутав курам лапы, унесла их прочь, словно связки квохчущих кокосов. Затем с полдюжины сыновей, внуков и невесток хозяйки отдраили пол от перьев и помета. Следом появилась мебель: стулья, табуретки и даже чарпая, проделавшая долгий путь из Калькутты в Кантон.

Покончив с обстановкой, Аша-диди прошла к двери в конце комнаты, которая вела, как оказалось, в небольшую пристройку.

– Тут маленькая баранда. Идите, гляньте.

На “веранду”, заваленную подгнившим брусом и канатами, я вышел опасливо, готовый к неприятному сюрпризу в виде гусей или уток. Но меня накрыло, точно приливной волной, восторгом от возникшей панорамы города.

День стоял ясный, и видно было до самого холма Ву, высившегося над Гуанчжоу, я смог разглядеть даже огромное сооружение на его вершине – Чжэнхай Лоу, башню Умиротворение моря. На переднем плане противоположного берега я увидел иноземный анклав, водное пространство перед которым было запружено судами всевозможных форм и размеров: над лодками лавочников и извозчиков высились торговые джонки из Шаньтоу, туда-сюда шныряли обтекаемые кораклы (вот в таком я ежедневно пересекаю реку, оплачивая проезд мелкой монеткой).

О чем еще мечтать – выйди на веранду и любуйся нескончаемой суетой!

Когда на город опускается вечер, река озаряется огнями. Сияя фонарями, мимо моей веранды проплывают знаменитые “цветочные лодки”, оставляя искристый след из мелодий и смеха. На некоторых лодках павильоны без боковых стенок, и ты видишь женщин, услаждающих клиентов музыкой и пением. Наблюдая за ними, я понял смысл фразы “В Кантон юноши приезжают себе на погибель”.

Расположение моего жилища просто превосходно: лодка причалена к острову Хонам, где несравнимо тише, нежели на густо застроенном северном берегу с раскинувшимся на нем Гуанчжоу. Контраст поразительный: там невиданная теснота и скученность зданий, а здесь леса да поля, деревушки, монастыри и большие поместья. Вокруг тишина и покой, но до печатни Комптона добраться легко.

Сама лодка-дом – неизменный источник развлечений. Порой ко мне заглядывают сыновья Аша-диди, и разговор наш частенько идет о Калькутте. Когда семья вернулась в Китай, они были совсем маленькие, но все же сохранили кое-какие воспоминания о городе. Интересно, что все знают хоть несколько слов на бенгали и хиндустани и любят пан-масалу. Малыши, внуки Бабурао и Аша-диди, тоже расспрашивают о Калькутте и Бенгалии. Крепость их связи с Индией удивительна, и причина, я думаю, в том, что прадед и прабабка малышей похоронены на китайском кладбище на берегу Хугли. Наверное,