Берлин — Лихтенберг не был в этом отношении исключением. На табло в начале платформы, отчетливо: «В экспрессе 345 на Киев вилок и ножей нет», — «голод» и «жажда» перечеркнуты крестом, а также серп с молотом. Вагон-ресторан пал жертвой недавней гигиенической инструкции ЕС. Как рассказал на перроне один попутчик — при этом он переступал с ноги на ногу — в том вагоне еще год назад украинская бабуля в своей крохотной кухоньке варила на газовой плите свежий борщ, который затем подавался на слегка пожелтевшие столы в старых фарфоровых тарелках, рядом клался сориентированный по ходу движения поезда алюминиевый столовый прибор, а в это время за окнами, занавешенными шерстяными гардинами, тянулись восточные просторы под небом, которое становилось все выше.

Мы поспешно купили в конце перрона две жареные курицы и поднялись в вагон. Само купе, как бы это выразиться, было ужасно тесным, вдвоем в нем просто не повернуться, один человек заполнял его полностью. Стоять в застеленном сморщенной ковровой дорожкой проходе тоже мог только один человек.

Дверь купе запиралась изнутри, через окно, замутненное многолетней жирной копотью, можно было наблюдать, как все больше людей садилось в поезд — одни совали деньги проводнику, другие втаскивали на три вагонные ступеньки тюки наподобие тех, что используются на флоте, и телевизоры. Вечер был по-берлински светел, ничто не предвещало дождя.

Без предупреждения, как бы в силу внезапного наития, железная дорога вдруг понесла нас прочь от вокзала, мы было расслабились и откинулись назад, предварительно закрыв дверь на цепочку, но тут вдруг раздался стук, женщина лет шестидесяти втиснулась в наше отделение, за нею — четыре ее сумки, это надо было видеть, свое вторжение она объяснила тем, что купе, в конце концов, — трехместное. Поезд между тем быстро миновал пригороды Берлина и несся теперь на восток.

Госпожа Валентина, пыхтя под грузом своих лет, уселась и тотчас же начала причитать: столько-де всякого ей довелось пережить, просто не жизнь, а мука горькая. В туристическом бюро она уже несколько недель назад забронировала нижнее место в соседнем купе, № 8, однако молодая немецко-украинская пара с большой, пятилетней на вид, дочерью настаивала на необходимости непрерывно эту дочь пеленать — на нижней полке — и кормить материнским молоком, и ее, Валентину, не только беспардонно выставили в коридор, но и хулигански заперли дверь у нее перед носом.

Багаж госпожи Валентины — два громадных чемодана и два бесформенных, подержанных, купленных на Александерплац, баула с изображением проигрывателей VHS — и сама госпожа Валентина теперь заполонили нижнюю полку в нашем купе, наша новая соседка сардонически ухмылялась, пыхтела, и конца этому было не видно.

Тощий проводник — с тонкими черными усиками, он представился Казимиром — явно почувствовал облегчение, заметив, что первая большая проблема его долгой ночи, похоже, решена, и принес нам бутылки тепловатого пива «Славутич». В купе воцарилось спокойствие. Вскоре госпожа Валентина перестала плакать, отодвинула в сторону полупорнографические рекламные проспекты мобильных телефонов, разложенные на столике по указанию руководства Украинской железной дорогой, и заменила их христианской брошюркой о благонравном поведении.

Мы сразу достали для нее сверху комфортабельный матрас, а она, в порядке обмена, научила нас, как застелить вагонные полки постельным бельем. Один из ее пластиковых пакетов — тот, что в изголовье, — был плотно набит огурцами, перченой колбасой «Лидль» и серым хлебом. Она распаковала эту снедь и, всем своим видом воплощая самоотверженный альтруизм, свойственный украинским матерям, соорудила один бутерброд с огурцом. Только что купленные на перроне жареные куры пахли слишком пронзительно, так что маленький пакет из фольги покачивался пока на крючке в коридоре, рядом с восьмым купе, где теперь медленно остывали куриные бедрышки.

Два молодых гребо[99]— они представились как Майк и Рико — спустились со мной из поезда, чтобы, воспользовавшись короткой остановкой, сделать несколько фотографий локомотива. Майк и Рико были трэйнспоттерами[100]— два молодых машиниста товарных поездов из Дрездена и Лейпцига увлекались поиском редких восточноевропейских локомотивов.

Основное хобби не помешало обоим жениться на молодых украинках из Днепропетровска, с которыми они теперь — из разговора вскоре выяснилось, что это именно они под предлогом пеленания выгнали из купе госпожу Валентину — направлялись в недорогой очередной отпуск в восточную часть Донецкого бассейна, к бабушкам. Они вообще много и охотно говорили о том, как хорошо и дешево живется на Украине.

На противоположном железнодорожном пути ждал встречный поезд, из окон которого чуть ли не выпадали заметно выпившие молодые поляки, с повадками Эминема, криками требовавшие пива. Две пассажирки — толстая черноволосая женщина и ее вульгарно накрашенная несовершеннолетняя дочь с большим багажом — были выведены из нашего поезда польскими пограничниками и прямо посреди платформы подверглись рутинному контролю. Тем временем подвыпившие грубияны горланили и бросались пивными банками. Когда багаж был осмотрен, обнаружилось несколько новеньких, громоздких тепловентиляторов с золотыми этикетками и различные, не поддающиеся идентификации контейнеры.

Но тут раздался пронзительный свисток, проводник Казимир попросил всех вернуться в вагон, и, пока мы отъезжали, последним, что нам довелось увидеть из этой перронной сценки, была отчаянно размахивающая руками женщина, которую милиционеры заталкивали в стеклянный лифт, а следом за ней — плачущую вульгарно накрашенную девочку. Почему в пределах ЕС нельзя перевозить из одной страны в другую практичные тепловентиляторы, в тот момент, на польской границе, понять было совершенно невозможно.

Лишь когда мы улеглись и уже задремали наверху, под аккомпанемент походившего на громыхание иерихонских труб храпа госпожи Валентины, в тяжелом сне, да-да, действительно только тогда смысл конфискации электрообогревателей просочился в сознание обоих спящих, измученных одним и тем же ночным кошмаром, на самом дне которого стоял отопительный прибор, который медленно и постепенно перегревался — его раскаленная проволока, которая, собственно, должна была бы дарить людям прометеево тепло и защиту, краснела, все более краснела, потом, пройдя через стадию оранжевого свечения, доходила до белого каления, и тепловентилятор казался сперва спящим зловещим предзнаменованием, потом — пробуждающимся Големом и, наконец, Кроносом, который, чавкая, в лихорадочном возбуждении поедал своих собственных детей.