Коннор подходит ко мне, и, хотя он не улыбается, он желает мне доброго утра с таким сильным акцентом, что мне требуется несколько мгновений, чтобы понять, что он говорит не на языке воронов.

— Это и правда буондиа, — говорю я с улыбкой. — Можно мне тарелку сыра, фрукты и ржаной хлеб? О, и кофейник.

Коннор кивает и уходит в сторону бара, который располагается рядом с одной из изогнутых стен. Я вижу, как он обменивается парой слов со своим коллегой-вороном, чьи светло-каштановые волосы кажутся мне необычными. Насколько я знаю, не у всех воронов чёрные волосы, но ни у кого из них нет светлых волос. Так же как ни у кого из них нет другого цвета глаз кроме тёмно-карего. Ну, не считая Лора.

Ворон со светло-каштановыми волосами поднимает глаза чёрного цвета и смотрит на меня. И хотя я могла неправильно считать выражение его лица, на нём как будто отражается отвращение.

Конечно, всё это время я не вела себя мило, но я сомневаюсь, что заслуживаю отвращения. Испытав раздражение, я отрываю взгляд от него и его осуждающего вида.

Сибилла закатила бы сейчас глаза и сказала бы мне не придавать значения его настроению. Я сосредотачиваюсь на том, что скоро её увижу. Так же как бабушку и маму, куда бы их ни спрятала Джиана. Сейчас они, наверное, уже не прячутся. Ведь Марко мёртв. Может быть, я даже посещу новое жилище Антони. Дом на Тарекуори должен быть просто огромным.

Несмотря на бушующую грозу, появившаяся радуга поднимает мне настроение. К тому моменту, как Коннор приносит мне еду, я успеваю повеселеть.

Я хватаюсь за край стола и придвигаю лавку поближе. Дерево скрипит по камню, а мои пальцы утопают в неглубоких бороздках. Я решаю, что их вырезали железные когти, но углубления гладкие и разные по размеру. Я не нагибаюсь и не заглядываю под стол, но ещё сильнее прижимаю пальцы к дереву, после чего подношу их к своему лицу.

Мой язык начинает пульсировать из-за учащённого сердцебиения, когда я замечаю три буквы на кончике среднего пальца.

Кто-то вырезал буквы на обратной стороне крышки стола!

Я резко вдыхаю, когда понимаю, что сижу на том месте, где сидел Антони во время нашего единственного совместного ужина. Стихотворение, которое всё ещё лежит у меня под матрасом, возникает у меня перед глазами. И хотя я не помню его дословно, я вспоминаю что-то про нож, который «вонзился в столешню» и призыв Антони «сесть с ним вместе за стол».

Это было не любовное письмо!

Это было послание, которое должно было привести меня сюда!

Дерево такое тёмное, а свет такой тусклый, что, если я не залезу под стол со свечой, я не смогу прочитать его тайное послание. Но если я заберусь под стол, то это привлечёт внимание, а мне не надо, чтобы кто-то сообщил о моём странном поведении Лоркану. Он не только запрёт меня, но и заставит Антони заплатить.

А что, если в его послании нет ничего такого? Может быть, это очередное прощальное письмо, что-то типа игры в поиски сокровищ, призванной не дать мне заскучать?

Даже я понимаю, что это полнейшее змеиное дерьмо.

Почувствовав на себе внимание светловолосого ворона, я хватаю кусочек сыра и начинаю жевать, а сама тем временем прохожусь рукой по обратной стороне столешницы, пытаясь понять, откуда начинается послание. Когда я обнаруживаю первое слово, я прижимаю к нему пальцы.

К тому моменту, как я нахожу все слова из первой строчки, я съедаю весь сыр. Еда ощущается точно мокрый песок в моём животе, который к тому же сжимается, когда следующие буквы начинают отпечатываться на кончиках моих пальцев — ЛЕС. Я понимаю, чем закончится это слово прежде, чем моя плоть касается его.

Мой желудок превращается в один гигантский узел к тому моменту, как я заканчиваю расшифровывать послание Антони. Несмотря на то, что он не подписал его, ворон смог бы понять, что это написал фейри, потому что воронам не нужны лестницы, так как они наделены крыльями.

Секретная лестница внутри колонны на эспаланде…

Знает ли Лоркан о её существовании? Может быть, он сам её построил? Разве это не угроза безопасности его людей?

Я пытаюсь вспомнить о том единственном разе, когда ехала по эспаланде на коне. Колонны казались такими гладкими. Неужели я могла пропустить дверь? Может быть, это случилось потому, что Лор быстро унёс меня с вершины горы, или потому что я была занята тем, что с изумлением разглядывала замок?

— Я надеялась увидеться с тобой до того, как ты нас покинешь, Фэллон.

Я подпрыгиваю, услышав голос Бронвен, и врезаюсь коленом в тёмное дерево. Металлические приборы звенят, ударившись о чёрные керамические тарелки и стакан с давно остывшим кофе.

— Можно?

Моя тётя указывает на лавку рядом с моей, словно она может её видеть.

— Конечно. Вам помочь?

Я начинаю наклоняться, чтобы выдвинуть лавку, но она останавливает меня, покачав головой.

— Я знаю Небесное королевство как свои пять пальцев; каждый уголок, каждый сучок, каждую трещинку в камне.

Мой пульс учащается. Неужели она намекает на скрытую лестницу? Она знает, что я о ней знаю? Может ли она видеть то, что скрывается у меня в голове?

— Вы пришли, чтобы отговорить меня?

— Нет. Я видела твою судьбу, и для того, чтобы всё случилось именно так, ты должна уехать.

Теперь мой пульс ускоряется уже по другой причине.

— И как всё должно случиться, Бронвен? Может быть, на этот раз мне предназначена корона Глэйса или Неббы?

Тон моего голоса язвительный. Но разве могло быть иначе, когда она сбила меня с толку своим пророчеством, которое служило только её народу?

— Ничего не поменялось, Фэллон. Ты станешь королевой Люса.

— Данте собирается жениться на невесте своего брата. Вы сами это сказали.

— У Люса только один настоящий король, и это не Данте, — она почти кричит.

Уф. А может ли она говорить ещё громче?

— Раньше меня, может быть, и интересовали короны, но теперь я хочу простой жизни.

— Тебе суждено снять проклятие, Фэллон.

— Я в курсе.

«Одному Котлу известно, как это сделать», — думаю я, но мне удается остаться невозмутимой.

— И я его сниму, но сделаю это спокойно и тихо, не обмениваясь клятвами в вечной любви.

— Ты получишь свою спокойную и тихую жизнь после того, как убьёшь Данте.

Огонь. Моя кровь превращается в огонь.

— Убью Данте? Вы, должно быть, перепутали меня с кем-то другим, потому что я никогда не смогу его