Бруно отпустил ее и, продолжая держать в своих объятьях, с бесконечной нежностью заверил в том, что любит ее и все понимает. Когда пришло время уходить, он поцеловал ей руки и поблагодарил за встречу. Не было ни обид, ни упреков из-за упущенных возможностей, и их дружба стала только крепче. И все же спустя годы она не раз жалела о том, что не проявила великодушия. Вероятно, подобные встречи повторялись еще не раз, но ни Бруно, ни она не искали возможности увидеться.

Однако обнаружив, что из похожих арок можно попасть в открытую реку, Бруно и Флавио разработали план, согласно которому они, А-4116 и Сильва переплывут на другой берег реки, через Гамбург доберутся до морского порта и убедят рыбака из нейтральной Швеции вывести их из страны.

План казался осуществимым, но у него был ряд недостатков. Во-первых, они не знали ни одного шведа. Такого рыбака им только предстояло найти, и это притом, что они не должны были привлечь к себе внимания, пока идут по Гамбургу. Во-вторых, это значило бы оставить Китти, а учитывая, что война близилась к концу, риск утонуть в Северном море из-за шторма или мин казался неоправданным. После долгих обсуждений все отказались от этого плана.

Пьер познакомил двоюродных сестер с еще одним французом, Марселем, который ни разу не принес им еды, но через дыры в уборной «Эрдоля» передавал целые сводки новостей. Казалось, будто он всю ночь как приклеенный слушал через свой самодельный радиоприемник Би-би-си. Он был убежденным коммунистом и утверждал, что теперь, после высадки американцев в Нормандии и коренного перелома на русском фронте, Германия окажется зажатой между двумя жерновами и это всего лишь вопрос времени. Самое главное — маневрировать так, чтобы не попасться на глаза немцам.

Все это было чистой правдой, но не отменяло ежедневной борьбы за выживание.

Зима пришла раньше обычного, и заключенные мерзли в своих легких комбинезонах, а ботинки были в таком состоянии, что закладывать в них бумагу и тряпки, чтобы ноги хоть ненадолго были сухими, стало чуть ли не основным занятием. Переутомление, недоедание и недостаток сна начали сказываться на женщинах постарше. Они стали чаще наведываться в санчасть, но старались держать это в тайне, чтобы их не отослали. Лишь немногим из них помогали военнопленные, которых больше привлекали молодые женщины. От отчаяния эти женщины начинали рыться в мусоре в поисках окурков, закручивали их в бумагу, какую могли найти и, если не выкуривали их сами, обменивали на кусок хлеба. Им еще не было пятидесяти, но они были не так выносливы, как молодые, которые, с присущей юности бесчувственностью, пренебрегали ими, если только дело не касалось их матерей.

В конце октября 1944 года прошел слух, что заключенных куда-то переправят, потому что здания будут переданы для других нужд. Петровича вызвали на фронт. Дни, когда эсэсовцы работали в глубоком тылу, подошли к концу. Итальянцы должны были получить гражданский статус и примкнуть к бесчисленной иностранной рабочей силе.

Грустно было расставаться. Парни отдали своим чешским подругам все что только могли и пообещали держать с ними связь, если им удастся узнать, куда их увезли.

Построение перед отправкой оказалось трагикомичным, потому что, когда женщины встали в шеренгу, а Петрович в последний раз осматривал свои войска, у каждой девушки в руках было по узелку, хотя четырьмя месяцами ранее они приехали чуть ли не голые. Размышляя об этом феномене, он ненадолго остановился перед А-4116, вытащил из ее нагрудного кармана несколько сигарет и спросил:

— Так-так, а это у нас откуда?

— Нашла, Hauptscharführer.

— Неужели? Где?

— Там же, где и всегда, Hauptscharführer.

Петрович кивнул, положил сигареты на место и пошел дольше. Девушек посадили на грузовики и отправили в Нойграбен, предместье Гамбурга, расположенное от него в двадцати пяти километрах. Через десять дней старый Краут рассказал им, что склад у реки сравняло с землей прямое попадание бомбы. К тому моменту итальянцев там уже тоже не было.

По сравнению со всеми предыдущими местами заключения Нойграбен был прекрасен: небольшой лагерь, состоящий из четырех бараков, расположенных прямо напротив леса. Но, к сожалению, кроме дома нового Kommandant, других построек вокруг не наблюдалось.

Kommandant был старик, похожий на Капитана Крюка, но в действительности всего лишь отставной начальник станции, на которого поспешно нацепили форму СС. Его лай был страшнее укуса, а во время appell он любил читать проповеди, особенно, если шел дождь. Многих старых охранников из Вермахта отправили сюда вместе с нами. Вновь начались работы по расчистке завалов, погрузке и разгрузке кирпичей и песка, только теперь заключенных каждый день отправляли на новое место, а в один конец приходилось идти пешком от одного до двух часов.

Женщины работали на окраинах Гамбурга, иногда в кварталах, где жили бюргеры, что давало им дополнительную возможность по дороге на работу или возвращаясь в бараки «организовывать» — эвфемизм, заменяющий «воровать» — из полуразрушенных домов различные вещи. В тех домах можно было найти любые бесполезные вещицы, а вот еду — редко. Но, проходя по полям, они порой выкапывали забытую в земле картошку или репу. Охранники уставали и не обращали внимания, если кто-то время от времени отставал.

Как-то раз группа девушек по дороге в лагерь проходила мимо яблоневого сада. На деревьях еще висели несобранные фрукты, и, недолго думая, самые смелые вскарабкались на них и принялись кидать яблоки своим подругам. К тому моменту, как их привели обратно в лагерь, хозяин уже успел позвонить и нажаловаться в Kommandantur. Капитан Крюк очень расстроился и от злости тут же объявил Appell. Подавляя ярость, он, не в силах сказать ни слова, молча ходил вдоль рядов взад-вперед, а потом вдруг началось:

— Кто-нибудь хоть раз видел что-то подобное? Еврейские девки забрались на яблони! В-в-вы что, с ума посходили? Ну-у, я вам покажу. Вы у меня еще так покачаетесь на тех деревьях! А потом я вас всех перестреляю. И вот тогда вы очень удивитесь.

Пока задние ряды давились от смеха, передним приходилось стоять с невозмутимыми лицами, а у охранников начался массовый приступ неконтролируемого кашля.

Немцы сочли, что ситуация вышла из-под контроля, и какой-то фанатик направил рапорт в высшие эшелоны. Через несколько дней старый Краут сказал нам, что дюжину охранников заменят женщины из СС, а на место Капитана Крюка придет новый Sturmbannführer[44] СС. Веселье закончилось.

Не прошло и недели, как в сопровождении женщин из СС приехал новый Kommandant, сразу давший нам понять, что, по его мнению, в лагере творится вонючий беспорядок и реорганизация начнется немедленно. Его звали Шписс[45]. По профессии он был плотником, его лицо напоминало раздавленную репу, а во рту было полно зловонных «пеньков», и стоило ему заговорить, как начинался настоящих дождь из слюны. Свое первое appell он провел со служебным револьвером в руках и метровым резиновым шлангом, которым беспрестанно размахивал и грозил, что не преминет воспользоваться им.