Жениха и невесту посадили в железную клетку, а ее водрузили на слона (подарок персидского шаха), за которым следовал свадебный поезд из 150 пар, представляющих народы бескрайней России – черемисов, башкир, татар, самоедов, мордву, чувашей и т. д. Они были одеты в национальные костюмы, причем не в обиходные, а парадные. Ехали на санях, имевших форму экзотических зверей, рыб и птиц, управляемых оленями, свиньями, собаками, волами, козами. Каждую пару потчевали их национальной пищей, а они, в свою очередь, устраивали свои туземные пляски. Историк Е. Погосян отмечает, что празднества в Ледяном доме напоминали шутовские свадьбы и кощунственные церемонии при Петре Великом. Тем не менее сама идея Ледового дворца была, без сомнения, новацией аннинского времени.

Когда все разместились за праздничными столами, «карманный стихотворец» Анны В.К. Тредиаковский, в маскарадном костюме и маске, огласил корявые свадебные вирши:

Эти грубые, похабные, бесчестившие новобрачных стихи были встречены громким дружным гоготом. Ирония состояла в том, что Голицына и Буженинову язвил пиит, положение которого было немногим лучше судьбы безответных шутов. Достаточно сказать, что буквально накануне он был жестоко избит (причем трижды!) устроителем празднества кабинет-министром А.П. Волынским, приказавшим ему незамедлительно сочинить сей непристойный опус. Маска же, надетая на стихотворца, скрывала следы побоев на его лице.

А новобрачных после свадебного пира отвезли в Ледяной дом и положили на ледяную кровать, где, по замыслу устроителей празднества, им надлежало провести первую брачную ночь. Чтобы шут и шутиха не вздумали бежать из ледяного плена, к дому приставили крепкий караул. Литературное предание гласит, что Авдотья Ивановна, подкупив стражу, раздобыла овечий полушубок и тем самым спасла себя и мужа от неминуемой смерти.

Спустя восемь месяцев после «куриозной» свадьбы императрица Анна Иоанновна почила в Бозе. А еще через три недели страной стала править ее племянница Анна Леопольдовна, ставшая регентшей при младенце-императоре Иоанне Антоновиче. И первым делом эта правительница обратила внимание на «учиненные мучительства» над шутами. Все штатные забавники ее венценосной тетушки были уволены и получили дорогие подарки.

А что Голицын? О его дальнейшей жизни известно немного. С Бужениновой, ставшей после замужества княгиней, они стали безбедно жить в родовом имении Голицыных – подмосковном Архангельском. До нас дошел портрет, на котором рядом с вальяжным барином сидит маленькая, широкоскулая, «беспородная» особа. С ней, улучшившей свежей азиатской кровью род Голицыных, князь прижил двух сыновей – Андрея и Алексея. В конце 1742 года, при родах Алексея, калмычка скончалась. И уже в 1744 году Михаил Алексеевич обвенчался в четвертый раз с А.А. Хвостовой, бывшей моложе его на целых 45 лет! От этого брака родились три дочери – Варвара, Анна и Елена.

Ю.М. Нагибин, домысливая жизнь этого бывшего шута императрицы, завершает свое повествование тем, что князь под старость будто бы сам заводит себе шутов – концовка эффектная, но не имеющая, по нашему мнению, никакого отношения к действительности.

Сообщим лишь достоверные сведения: Михаилу Алексеевичу Голицыну была отпущена очень долгая жизнь – он умер в 1778 году, 90 лет от роду. Тело его погребено в селе Братовщина, по дороге от Москвы к Троице-Сергиевой Лавре. Историк-этнограф И.М. Снегирев сообщал, что на церковной паперти Братовщины видел надгробный камень князя, вросший в землю и отмеченный полустертой надписью. Едва ли он сохранился до наших дней.

В романе-хронике В.С. Пикуля «Слово и дело» есть выразительная сцена с участием шута царицы Анны Иоанновны князя Никиты Федоровича Волконского: «Стоял Волконский в стороне и горевал: умерла недавно жена, а письма, какие были при ней, ко двору забрали. Письма были любовные… И письма те при дворе открыто читали (в потеху!) и смеялись над словами нежными… Называл князь жену свою “лапушкой”, да “перстенечком сердца моего”, да “ягодкой сладкой”… Вот хохоту-то было!..» Гоготала вся шутовская кувыр-коллегия, а пуще других – самодержавная императрица. Она присвоила себе право устраивать семейную жизнь своих подданных, заставляя их любить друг друга не по зову души, а по ее монаршему приказу. Вот и Волконскому она категорически повелела о жене не горевать, более того, тщилась истребить в нём всякую память о супруге, с которой он был так счастлив.

Надо сказать, что Анне, не изведавшей радостей материнства, как будто пристала роль всероссийской крестной матери. Самой лишенной супружества, ей нравилось по своей прихоти женить своих подданных.

Особенно же усердствовала императрица, женя наиболее бесправных своих подданных – придворных шутов. Для них даже были отведены во дворце специальные покои, которые французский историк А. Труайя назвал «этажом шутов». В поисках забавников для двора по городам и весям России колесили специально отряженные вестовые. И от участи царского шута не был застрахован никто, даже природный аристократ. Как и другие потешники, такой сиятельный дурак вынужден был блеять козленком, кудахтать петухом, высиживать в лукошке яйца или же уморительно драться и царапапаться до крови с такими же сотоварищами, ублажая тем царицу и ее камарилью.

Некоторые историки видят в этом невиданное прежде сознательное надругательство Анны над родовитой знатью, забывая, что «новое – это хорошо забытое старое». Ведь еще царя Ивана Грозного потешал шут княжеского происхождения Осип Гвоздев, которому царь в сердцах вылил на голову плошку горячих щей, а затем «неосторожно» заколол его. Шуты-аристократы (князья Ю.Ф. Шаховской и Ф.Ю. Ромодановский, Я.Ф. Тургенев, граф Н.М. Зотов и др.) служили и Петру I, который, кстати, тоже был охоч до шутовских свадеб.

Хотя при Анне куролесили три отпрыска знатных семейств (князья М.А. Голицын и Н.Ф. Волконский, граф А.П. Апраксин), назначение их придворными шутами едва ли связано с их происхождением. Критерий отбора был иной, ибо был замешан на мстительном чувстве императрицы по отношению к своим «избранникам». Князь М.А. Голицын, равно как его зять А.П. Апраксин, разгневал Анну своим отступничеством от православия. Князя же Н.Ф. Волконского произвели в придворные шуты по августейшей злобе к его жене, Аграфене Петровне, урожденной Бестужевой, с которой императрицу связывали давние отношения и семейному счастью которой она втайне завидовала. Именно зависть руководила действиями русской самодержицы.

Ведь супружество самой Анны было и кратковременным, и отнюдь не по сердечной склонности. То был невиданный со времен Киевской Руси династический эксперимент, предпринятый ее дядей, царем-реформатором Петром, на гребне полтавского успеха. Защищая российские интересы на северо-западе Европы, он удумал сочетать племянницу браком с молодым Курляндским герцогом Фридрихом-Вильгельмом, заручившись на то согласием влиятельного прусского короля Фридриха I. Невесту же и жениха лишь поставили перед фактом. Так Анна стала первой в череде московских царевен «невестой на выезд».