– Может, почудилось печнику, – помрачнел прораб.

– Темнишь, брат...

– Не люблю зря болтать.

– А ты не зря... Я же сам тебя прошу! Мне положено знать, что в моих владениях творится, – полушутя сказал Илья Афанасьевич.

Прораб понизил голос, хотя рядом никого не было: строители собирались во флигеле, водитель курил, стоя лицом к аллее.

– Печник девку видал у колодца – голую, с длинными волосами...

Борецкий едва сдержал смех.

– Пить меньше надо, мужики, – подавляя улыбку, посоветовал он. – Тогда и бабы голые мерещиться не будут.

– Не пьет он. Язва у него.

– А остальные? Еще кто-нибудь видел... ту девку?

Петрович покачал головой:

– Не знаю. Если и видели, то промолчали. Самому разок почудилось что-то – врать не буду, девка то была или просто тень мелькнула, точно не скажу. У страха глаза велики.

– Чего ж ты испугался? Может, из деревни какая бабенка любопытная заглянула? Почему сразу – голая? Или из твоих парней кто по женской ласке соскучился и привел деревенскую красавицу?

– Я бы знал.

– Да в доме столько комнат – заблудиться можно! А уж девицу потискать проще простого.

Прораб не спорил, но и не поддакивал.

– Ну, вам виднее... – со вздохом произнес он. – Только я бы на вашем месте принял какие-то меры. Мне зачастую не по себе бывает. Идешь по двору, и будто кто крадется за спиной. Оглянешься – ничего нет, а волосы чуть ли не дыбом встают, и в груди холодок. В парке – то же самое. Словно мелькает что-то между деревьев – особенно в полнолуние.

– Чепуха! – махнул рукой Борецкий. – Ветер, тени, ветки качаются, и деревенская детвора балует.

– Лучше бы так. Вы хоть знаете, кому это имение раньше принадлежало? Кто были хозяева?

– Конечно, – радостно подтвердил Илья Афанасьевич. – Этим я в первую очередь поинтересовался. Владельцами усадьбы были Соколовы, приличные люди, дворяне. Разорились, имение с молотка пошло, а потом вовсе захирело. Жаль, исторической ценности не представляет, но хоть какой-то памятник старины.

– Старые дома, старые тайны, – неодобрительно кивал прораб. – Не по душе мне все это. Дом для себя надо новый строить. Ей-богу, сделали бы вам коттедж западного типа, с современными коммуникациями, с бетонными перекрытиями – и мама не горюй!

Строители уселись в автобус, шофер открыл дверцу и, высунувшись, крикнул:

– Петрович! Давай, тебя ждем, а то смеркается уже.

Небо потемнело, начал падать снег. Колеса автобуса оставляли на дороге ясно различимые следы. Ульяновна зажгла фонари у входа, они горели неровным желтым светом.

«Напряжение падает, – подумал Борецкий, зябко запахивая куртку. – Пойду-ка я ужинать и спать».

Несмотря на разговор с прорабом, он чувствовал себя в доме спокойно и умиротворенно. О таком «родовом гнезде» мечталось сызмальства, – чтобы комнат было много, и во всех стояла удобная мебель, висели красивые шторы, лежали ковры. Чтобы гудел огонь в печи, а с кухни доносился запах пирогов. Чтобы за окнами бушевала непогода, а в уютной гостиной с зажженными лампами шла игра в преферанс или текла неторопливая задушевная беседа. Чтобы стол был накрыт к чаю, и посредине благоухала вазочка с вишневым вареньем. Чтобы...

Его благие мысли прервал голос экономки:

– Котлеты поспели. Подавать?

Она принесла горячую картошку, соленья, грибы, горку румяных котлет и, разумеется, любимые хозяином пирожки с ливером. Начинку Ульяновна готовила по особому рецепту, душистую, с перцем и жареным луком.

Илья Афанасьевич наслаждался едой, сидя за большим столом, накрытым вышитой скатертью. Будь экономка помоложе, женился бы на ней. Умом она легко заткнет за пояс его Лидию, а уж про домовитость и говорить нечего.

– Ты ничего странного не заметила? – спросил он, насытившись и наблюдая, как она наливает в чашку густо заваренный чай с сухими листьями смородины.

– Где? В доме?

– В доме, во дворе...

– Вроде ничего.

– Никто за тобой не ходит? Не глядит на тебя из темных углов?

Ульяновна подняла на него серые глаза, села и сложила на груди полные руки. Истинно боярыня.

– Кому на меня глядеть-то? Разве что святым с образов. Так вы не велите вешать.

– У себя в комнате – сколько угодно. Ты дом с церковью не путай. Иконам место в храме. Мы картины по стенам развесим. «Грачи прилетели» Саврасова, мое любимое полотно. Я нарочно копию заказал, чтобы точь-в-точь как оригинал.

– Жену привезете сюда? Или она в Москве праздновать будет?

– Умеешь ты настроение испортить, – с сердцем произнес Борецкий. – Так хорошо было! Лидия ничего этого не поймет: ни печек изразцовых, ни тишины, ни стряпни твоей. Она японскую кухню предпочитает – рыбу полусырую, рис недоваренный. Я на соевый соус смотреть не могу, не то что есть. Знаешь, что он мне напоминает?

Домработница засмеялась, и на щеках ее образовались милые ямочки.

– Вот-вот... – улыбнулся он. – Вижу, что поняла.

Разговор о Лидии вызвал неприятные мысли. Жена встретила в штыки его желание купить кусок земли в Костромской области с руинами бывшего помещичьего дома.

– Зачем нам возиться с какой-то рухлядью? – возмущалась она. – Давай построим дом за городом, если уж тебе невмоготу. Предупреждаю сразу: ноги моей там не будет. Мне противопоказан воздух с пыльцой цветов, хвоей, запахом сена и с дымом. А ты наверняка разведешь дым. Ты же всегда мечтал о камине, о печке.

Илья Афанасьевич пытался возражать:

– По-моему, природа все болезни лечит. Неужели московский смог тебе милее?

– Ты смерти моей хочешь? Так и скажи. Не выйдет! Поезжай в свою Чухлому, а я останусь в нашей московской квартире.

«Чухломой» она называла все населенные пункты, кроме Москвы и Питера. Лидия забыла, что сама родилась и выросла вовсе не в столице.

Она по-прежнему говорила и думала о себе и муже как о семье – «мы», «нам», «наше». Жили Борецкие под одной крышей, но в разных комнатах. Лидия страдала сильными мигренями, у нее были проблемы с желудком и аллергия на все подряд. Она давно потребовала, чтобы Илья спал отдельно и не беспокоил ее «домогательствами».

Он согласился. Когда-то родители Лидии дали за ней солидное приданое. На эти деньги Борецкий начал в Костроме свой бизнес и значительно приумножил капитал. Но он не забывал, что успешным стартом обязан средствам жены, и выражал благодарность как мог – заботой, взаимопониманием. Лидия ни в чем не нуждалась, но вялая любовь между супругами угасла в первый же год совместной жизни.

Сначала Борецкий болезненно воспринимал сексуальную холодность жены, ее душевное равнодушие, а потом привык и перестал обижаться. Они жили, как близкие родственники, которых связывают кровные узы. Она не посягала на его свободу, он не помышлял о разводе. Имея женщин на стороне, он скрывал это от Лидии не потому, что она ревновала, а из приличия. Ей же, казалось, любовники были вовсе ни к чему.